Прошло два месяца после этой встречи; я был в Бавено около озера Маджоре. Был прекрасный осенний вечер; солнце скрылось за цепью Альп, которые отбросили тень на восточную часть небосклона, где уже начали появляться звезды. Мое окно было на уровне террасы, благоухающей цветами; я вышел из комнаты и оказался среди цветущих лавровых, миртовых и апельсиновых деревьев. На любого человека — будь то мужчина, женщина или ребенок — цветы производят необыкновенное впечатление, и где бы мы ни были — в поле или в лесу — по какому-то естественному побуждению мы срываем их для букета, чтобы унести с собой их благоухание и прелесть.
И я не мог противиться искушению; и я сорвал несколько благовонных веток и пошел к перилам из розового мрамора, которые возвышались над озером, отделенном от сада большой дорогой, идущей из Женевы в Милан. Едва я дошел туда, как луна показалась из-за Сесто и лучи ее скользнули по ребрам гор, закрывавшим горизонт, и по воде, спавшей у моих ног, — блестящей и неподвижной, как огромное зеркало. Все было тихо: никакого шума не было слышно ни на земле, ни на озере, ни на небе, и в этом-то величественном и меланхолическом безмолвии наступала ночь. Вскоре среди деревьев, которые возвышались по левую сторону от меня и корни которых омывались водой, раздалась песнь соловья, гармоничная и нежная: то был единственный звук, нарушавший тишину ночи; он продолжался с минуту, блестящий и звонкий, потом вдруг умолк. Тогда как будто этот шум пробудил другой, хотя совсем иного свойства, я услышал со стороны дома д’Оссола стук едущего экипажа; в это время соловей опять начал петь, и несколько минут я наслаждался его песней. Когда он замолчал, я вновь услышал стук быстро приближающегося экипажа. Мой звонкоголосый певец успел за это время продолжить свою ночную молитву. Но на этот раз, едва он пропел последнюю ноту, из-за поворота дороги, выходящей из леса и проходящей мимо гостиницы, показалась мчащаяся во весь опор коляска. В двухстах шагах от нее почтальон хлопнул бичом, предупреждая другого кучера, чтобы готовили лошадей. Почти в тот же миг тяжелые ворота гостиницы заскрипели на ржавых петлях, вывели свежих лошадей; и в ту же минуту коляска остановилась под террасой, на перила которой я опирался.
Ночь, как я сказал, была так светла и так прекрасна, что путешественники, желая насладиться чистым воздухом, отстегнули фартук коляски; их было двое: молодой мужчина и молодая женщина, закутанная в большую шаль или манто и задумчиво склонившая голову к плечу молодого человека, который ее поддерживал. В эту минуту почтальон вышел с огнем, чтобы зажечь фонари в коляске; луч света скользнул по лицам путешественников, и я узнал Альфреда де Нерваль и Полину.