Но русские крепостники в лице абсолютной монархии Екатерины II и не думали расставаться с крепостным правом. Вскоре Радищев и сам начинает убеждаться в справедливости слов Екатерины II и видит, что его действительно «никто не послушает». Чем больше Радищев теряет надежду на освобождение крестьян силами самих помещиков, тем больше ожидает освобождения снизу, при помощи силы самого крестьянства. «Из мучительства, — говорит он, — рождается вольность». Значит, чем хуже, тем лучше.
«Надежда на бунт от мужиков» в глазах Радищева являлась одним из самых решительных средств добиться свободы. Мера эта нежелательна, вынуждена, но она совершенно необходима и логически вытекает из сложившейся общественно-политической обстановки.
Эта надежда часто выливается в открытый призыв к бунту. «Богатство сего кровопийца (помещика), — говорит Радищев, — ему не принадлежит, оно нажито грабежом и заслуживает строгого в законе наказания», а потому «сокрушите орудия его земледелия, сожгите его риги, овины, житницы и развейте пепел по нивам, на них же совершалось его мучительство». «Но крестьянин в законе мертв, сказали мы… нет он жив, жив будет, если того восхочет».
Важно заметить, что Радищев не только допускал возможность освобождения крестьян революционными методами, но условно верил в творчески, созидательную силу крестьян.
«О! Если бы рабы тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом вольности их препятствующим головы наши, головы бесчеловечных своих господ и кровью нашей обагрили нивы свои! Что бы тем потеряло государство?» спрашивает Радищев.
Из его ответа видно, что в этом случае крестьяне положительно ничего бы не потеряли. «Скоро бы из среды их — продолжает он — исторгнулись великие мужи для заступления избитого племени; но были бы они других о себе мыслей и права угнетения лишены. — Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей ваших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие». (Разрядка наша).
Но социально-экономическая обстановка того времени совершенно не способствовала ни освобождению сверху, ни освобождению снизу. Если царь и помещики отнюдь не были намерены освобождать крестьян, то и крестьянская революция, теоретическую возможность которой Радищев допускал, в успех которой верил и которой вместе с тем боялся, тоже не была способна сокрушить оковы рабства. Не только потому, что крестьянство, по выражению Ленина, «находилось в положении загнанного люда, способного на тупое отчаяние, а не на разумный и стойкий протест и борьбу», но и потому, что крестьянская война была исторически бесплодна и не была способна уничтожить экономической базы самодержавия. «Отдельные крестьянские восстания, — говорит Сталин, — даже в том случае, если они не являются такими разбойными и неорганизованными, как у Стеньки Разина, ни к чему серьезному не могут привести. Крестьянские восстания могут приводить к успеху только в том случае, если они сочетаются с рабочими восстаниями. Только комбинированное восстание с рабочим классом может привести к цели».