– Не за что, – хмыкаю, – обращайтесь, если что. Испортить присутствием детский праздник, день рождения, свадьбу. Это всегда ко мне. Подвезти?
Пока я рассаживаю женщин по сиденьям, мимо проходит Никита с семьей. Останавливается, смотрит на меня, потом набирает воздуха в легкие и открывает рот, видимо, для финальной речи.
– Ты во всем прав. Во всем, – говорю я, садясь в машину.
Обнимаемся с дочерью у подъезда.
– Пап, ты все-таки исполнил, – говорит она.
– Ну прости, – пожимаю я плечами. – Маме первой расскажи, а то ей потом доложат, и нам обоим достанется. Мне за исполнение, тебе за молчание.
– Ты за нее заступался? – Она кивает в сторону машины.
– Ага.
– А у нас мальчишки в школе никогда за девчонок не заступаются. Наоборот. Обзываются и еще вещи прячут.
– Они еще не осознают вас женщинами, а себя мужчинами. Потерпи. Потом начнут до дома провожать и целоваться.
– Ну па-а-ап, – недовольно кривится она.
– Хорошо. Просто будут провожать до дома.
– Я сама, можно подумать, не дойду.
– Давай, беги!
– Щеку йодом намажь. Сеткой. Помогает, – говорит она и входит в подъезд.
Я стою на крыльце, курю и жду, пока дочь поднимется в квартиру и помашет мне рукой. Грустный ритуал. Одно из немногих утешений разведенных отцов, свидетельство, что дети после развода их простили. Или делают вид, что простили. Чтобы не обижать.
– За меня последний раз заступались в школе, – вполголоса говорит Катя, когда мы останавливаемся у ее дома.
– А я в школе ни за кого так и не заступился. Теперь наверстываю.
– И, в общем, все как тогда, в школе. Дети вокруг подсмеиваются, но никто слова обидчику не скажет.
– Злые дети выросли злыми родителями.
– Может, хотя бы на чай зайдете? Должна же я вас как-то ритуально поблагодарить.
– Может… – Смотрю на заднее сиденье, туда, где ее дочь увлеченно режется во что-то на телефоне, перехожу на шепот: – Может, выпьем вместе? Дочь есть кому уложить?
– Маме.
– Ну вот и хорошо.
– Вы думаете, стоит? – растерянно шепчет она.
– А что вы теряете?
Пару минут сидим молча. Катя рассматривает себя в боковое зеркало, я – свою скулу, в зеркале заднего. Отчаянно хочется зевнуть.
– Ма-ам, – раздается недовольный голос дочери, – может, пойдем?
– Счастливо, – говорю, – приятно было познакомиться.
Дочь фыркает.
– У меня есть минут двадцать? – спрашивает Катя, вылезая из машины.
– Конечно, – говорю, продолжая рассматривать свою все более опухающую морду.
Она выходит из машины, а я достаю из кармана остаток «плана», заворачиваю в целлофановую обертку, сорванную с пачки сигарет, и прячу под коврик между сиденьями. «Курение – причина импотенции» – бросается в глаза надпись на пачке. Действенней было бы написать, что импотенция – причина курения. Ни один из нас в таком случае никогда бы не закурил на людях.