Ним понимал, что сегодняшний кратковременный перерыв в подаче электроэнергии — всего лишь горькая закуска перед основным блюдом, прелюдия к несравненно более серьезным и болезненным нехваткам в ближайшие год или два. Беда в том, что, судя по всему, эта перспектива мало кого волновала. Даже в компании «ГСП энд Л», в которой многие располагали той же информацией, что и Ним, и оценивали перспективы таким же образом, царило благодушное настроение. Его можно было бы сформулировать следующим образом: «А зачем волноваться? Все в итоге устроится. Уж как-нибудь удержим ситуацию в рамках. А пока не надо раскачивать лодку, не надо будоражить людей понапрасну».
В последние несколько месяцев только трое в административной иерархии «ГСП энд Л» — Уолтер Тэлбот, Тереза ван Бэрен и Ним — выступали за пересмотр позиции компании. Они настаивали на большей открытости в контактах с общественностью. Требовали предостеречь средства массовой информации, граждан и политических деятелей, что роковой энергетический кризис уже не за горами, что полностью предотвратить его не представляется возможным, а можно лишь смягчить его последствия, приступив к строительству новых электростанций в сочетании с широкомасштабными, мало популярными мерами по энергоснабжению. Однако пока в концептуальном подходе «ГСП энд Л» преобладали традиционная осторожность и боязнь задеть интересы власть предержащих. Никаких указаний на перемены отмечено не было. А теперь еще ушел из жизни Уолтер, один из троицы глашатаев надвигающейся катастрофы.
Чувство горя снова охватило Нима. До сих пор ему удавалось сдерживать слезы. Сейчас, оказавшись один в машине, он дал волю эмоциям: слезы потекли по лицу. В порыве отчаяния ему так хотелось выразить свое теплое отношение к Уолтеру, хотя бы помолиться за упокой его души. Он попытался вспомнить кадиш, еврейскую молитву, которую частенько слышал на заупокойных службах. По традиции ее читает ближайший родственник покойного по мужской линии в присутствии десяти мужчин иудейской веры. Губы его беззвучно зашевелились, и он, запинаясь, пробормотал древние арамейские слова. И вдруг осекся: окончание молитвы просто вылетело из головы — еще одно подтверждение того, что для него молитва не содержала логического смысла.
В его жизни бывали моменты, как сейчас, когда Ним ощущал идущий из глубины души порыв воспринимать себя религиозным человеком, чтобы найти собственное место в культурном наследии своего народа. Однако путь к религии, или по крайней мере к ее практическому отправлению, был для него закрыт. Причем собственным отцом еще до рождения сына. Дело в том, что Исаак Голдман приехал в Америку из Восточной Европы без гроша в кармане, но с глубокими социалистическими взглядами на жизнь. Сын раввина был убежден в несовместимости социализма и иудаизма. Поэтому он отверг религию своих предков, вызвав тем самым смятение в душе собственных родителей. Даже сейчас старый Исаак, которому исполнилось восемьдесят два года, по-прежнему потешался над основными догмами иудейской веры, которые представляли собой «банальный треп» между Богом и Авраамом и наивную сказку о «богоизбранном народе».