— Немножко? — переспросила маркиза. — Вы, должно быть, ничего не читали!
— Замбинелла, — продолжал я, улыбаясь, — сидела, беззастенчиво закинув ногу на ногу и шаловливо раскачивая верхнюю из них — поза герцогини, шедшая к роду ее красоты, капризной и не лишенной соблазнительной и изнеженной мягкости. Она сняла свой театральный наряд, и на ней был лиф, четко обрисовывавший ее тонкий стан, еще более выделявшийся благодаря пышным фижмам и атласной юбке с вышитыми голубыми цветами. Ее грудь, красоты которой кокетливо скрывались под кружевами, сверкала ослепительной белизной. Она была причесана приблизительно как мадам Дюбарри, и ее личико под сенью широкого чепца казалось еще более тонким и нежным. Очень шли к ней и пудреные волосы. Видеть ее такой — значило обожать ее. Она приветливо улыбнулась скульптору, и Сарразин, раздосадованный тем, что лишен возможности говорить с ней без свидетелей, вежливо уселся около нее и заговорил с нею о музыке, восхваляя ее выдающийся талант. Но голос его при этом дрожал от страха и надежды.
— Чего вы боитесь? — сказал ему Витальяни, самый знаменитый певец в труппе. — Успокойтесь! Здесь у вас нет соперников!
Произнеся эти слова, тенор безмолвно улыбнулся. Такая же улыбка, как будто отражение, мелькнула на губах у всех присутствующих, скрывая выражение лукавства, которого не должен был заметить влюбленный. Словно удар кинжалом, поразило сердце Сарразина то, что тайна его любви стала общим достоянием. Хоть и обладая известной силой воли и веря в то, что никакие обстоятельства не могут повлиять на его любовь, Сарразин все же еще ни разу не задумывался над тем, что Замбинелла была почти куртизанкой и что он не мог одновременно наслаждаться чистыми радостями, придающими такую утонченную прелесть девичьей любви, и тем безумием страсти, которым артистка заставляет платить за обладание собой. Он подумал и покорился.
Подали ужин. Сарразин и Замбинелла без стеснения уселись друг подле друга. До середины пира артисты сохраняли некоторую умеренность, и скульптор имел возможность беседовать с Замбинеллой. Он нашел, что она умна и не лишена тонкости, но поразительно невежественна, слабовольна и суеверна. Хрупкость, свойственная ее телосложению, как бы отразилась и на ее восприятии жизни. Когда Витальяни откупоривал первую бутылку шампанского, Сарразин в глазах своей соседки прочел довольно сильный испуг от хлопнувшей пробки. Невольная дрожь, потрясшая этот женственный организм, была истолкована скульптором как проявление утонченной чувствительности. Эта слабость привела француза в восхищение. В любви мужчины всегда так велика доля покровительства!