— Если ты подойдешь ко мне, — воскликнула она, — я должна буду вонзить этот кинжал тебе в сердце! Я знаю, ты все равно стал бы презирать меня. Я слишком полна к тебе уважения, чтобы отдаться тебе в такой обстановке. Я не хочу оказаться недостойной твоей любви!
— Ах! — вскричал Сарразин. — Плохой способ гасить страсть, намеренно разжигая ее. Неужели ты настолько испорчена, что поступаешь как молодая, но увядшая душой куртизанка, старающаяся распалить страсть мужчины, чтобы легче извлечь из нее выгоду?
— Но ведь сегодня пятница! — ответила она, испуганная необузданностью француза.
Сарразин, не отличавшийся чрезмерной набожностью, рассмеялся. Замбинелла, вскочив словно юная лань, бегом бросилась в зал, где происходило пиршество. Сарразина, вбежавшего туда вслед за нею, встретил адский хохот. Он увидел, что Замбинелла лежит в обмороке на кушетке. Она была бледна и, казалось, обессилена перенесенным только что потрясением.
Хотя Сарразин и мало понимал по-итальянски, он все же уловил слова, шепотом сказанные его возлюбленной подошедшему к ней Витальяни:
— Да ведь он убьет меня!
Эта странная сцена смутила молодого скульптора. Он пришел в себя. Несколько минут простоял он в неподвижности. Затем, снова обретя дар речи, уселся около Замбинеллы и стал уверять ее в своем глубоком к ней уважении. Он нашел в себе достаточно сил, чтобы, сдерживая свою страсть, произносить, обращаясь к этой женщине, самые восторженные речи. Описывая ей свою любовь, он бросил к ее ногам богатство своего красноречия, этого лучшего из защитников, которому женщины редко отказываются верить.
Когда загорелись первые лучи солнца, одна из артисток предложила поехать в Фраскати. Все радостными кликами приветствовали мысль провести весь день на вилле Людовизи. Витальяни вышел, чтобы нанять экипажи. Сарразину выпало счастье везти Замбинеллу в коляске. Не успели они выехать за город, как снова вспыхнуло веселье, временно подавленное борьбой с одолевавшим всех их сном. Эти люди, мужчины и женщины, по-видимому привыкли к такому странному образу жизни, к непрерывному веселью и постоянному нервному подъему, превращающему жизнь артистов в вечный, озаренный радостной беззаботностью праздник. Спутница скульптора одна только казалась подавленной.
— Не больны ли вы? — спросил Сарразин. — Не хотите ли лучше поехать домой?
— Я недостаточно крепка, чтобы переносить все эти излишества, — ответила она. — Мне нужно беречься, но с вами мне так хорошо! Если б не вы, я ни за что не согласилась бы присутствовать на этом ужине. От бессонной ночи я совсем теряю свежесть.