– Знаю, знаю... – Илья Ильич усмехнулся. – О дураках – не будем. Ты же помнишь, мне на бумажки всегда было плевать. Просто, ежели что, так познакомь с невесткой.
– Нету у меня жены, – жёстко сказал Илюшка. – А всё, что было... несерьёзно это.
– Понятно...
– Да нет, пока ещё не понятно. – Сын кривовато улыбнулся, не зная, как говорить на такую тему. – Тут без поллитры не разберёшься... Ты, конечно, меня на тридцать лет старше, но здесь ещё новичок, а я как раз тридцать лет отбыл.
– В отцы годишься, – подсказал Илья Ильич, встретив в ответ понимающую улыбку, очень похожую на его собственную.
Сунув руку за пазуху, Илья Ильич, не глядя, добыл немного денег и, внутренне замерев (непривычно ещё было!) соорудил на столе завтрак. Можно было бы и не завтракать, от голода на том свете никто не умирает, но живая привычка к чревоугодию брала своё. К тому же и впрямь легче говорить за накрытым столом. Только вместо помянутой Илюшкой поллитровки как-то нечаянно обнаружились фронтовые сто грамм, «понтонные», как называли их сапёры.
– Ишь ты! – проговорил Илюшка. – Вареники! С творогом небось, как мама делала... Не забыл, значит?
– Я-то не забыл... – Илья Ильич запнулся на мгновение. – Так что всё-таки с матерью? Я компас поставил, а он молчит, как нет его.
– Говорю же, в Цитадели она, – тень снова набежала на Илюшкино лицо. – Работу сыскала.
– А мне говорили, что в Цитадель никакими силами не пробиться. Кем она там устроилась-то?
– Кем, кем?.. Вот тем и устроилась!
– Ты что о матери говоришь? – возвысил голос Илья Ильич.
– А я ничего и не сказал. – Сын был мрачен. – Ты сам догадался.
– Не может этого быть. – Слова легли так убеждённо, что точка в конце прямо-таки резала глаз. – Не согласится она на такое никогда.
– Давай я тебе лучше всё прямо расскажу. – Илюшка поднял измученный взгляд, потом быстро налил водки в пузатую стопочку, единым глотком опростал её и только тогда заговорил, уже не морщась, словно горькие слова были лучшей закуской, враз отбившей и водочную и душевную горечь. – Она ведь сюда попала как есть нищая, всё до последней лямишки бригадникам отдала, только чтобы они меня отыскали. Они и отыскали где-то после сорокового дня, когда мнемоны уже не потоком идут, а по одному капают. Тут-то она и поняла, что натворила: и сама растратилась, и меня на голодный паёк посадила. Мы ведь в начале восьмидесятых пытались Цитадель штурмом взять, ещё услышишь – Афганский прорыв. Ничего не вышло, только зря деньги раскидали. А меня она больше всех вспоминала, это уж так водится... Я – нищий, она – нищая, хоть сразу берись за руки и отправляйся в Отработку. Ты ведь о ней нечасто думал: в работу с головой ушёл, да и утешился быстро. А ей обидно. Вот она и отправилась в Цитадель, когда на очередного зомбака конкурс объявили...