Лейтенант так раздувается от гордости за своего адмирала, что я не выдерживаю.
— Это он из-за денег, — ехидно говорю я и добавляю все прочее, что положено в таких случаях. Про то, как я зачитывалась в детстве описанием его подвигов, как мечтала встретиться и каким он оказался на самом деле. И, чтобы добить, припечатываю: — Да если бы твой Сергеич не думал подзаработать, никуда бы вы не полетели… Каждую копейку считаете и из-за копейки удавитесь!
— Ну ты даешь, мать! — отвечает Игорь скучным голосом. — Ты при нем не ляпни.
— А то что, арестует?
— Ничего, просто глупо будет. Головой подумай. — Кажется, он обиделся. — Откуда Сергеечу знать, что там с вами случилось? В сигнале сведений всего ничего — регистрационный номер вашего корыта и пара координат, старт да финиш. А что в заявку имя вписал, так нужно ему расходы возместить? Все, экскурсия окончена, двинули назад, мадемуазель!
Возвращаемся молча. Лейтенант пыхтит и играет желваками. Злится.
Возле яхты его прорывает:
— Запомните, Марина Михайловна, — говорит Игорь, хмуро глядя мимо меня, — эта галактика — для людей. Никто не будет брошен, никто не будет потерян! Каждого человека мы будем искать и найдем. Сколько бы это ни стоило! Прощайте!
Что за манера: чуть что — выкать…
Он козыряет и уходит, не оборачиваясь. А я стою у трапа как дура.
Вечером я понимаю, что идиотка, что папа необязательно прав, мир может быть лучше, чем он пытается нас убедить, и что надо обязательно извиниться, но день уже кончился, и я решаю отложить извинения на утро. Я не забуду, я же не хочу остаться в глазах Игоря глупой курицей?
Я смотрю в темноту, на плакат с Рикарду, и вдруг понимаю, что не помню его лица! Перед глазами крутятся веснушки блондина Оверро, его голос и его слова: «Галактика для людей». Наверное, так и надо, понимаю я.
Как хорошо, что успела записать его номер. Обожаю разведчиков!
…Может, убрать Боню со стены?
* * *
Замначфина флота листал отчет Михайловского, поглядывая на того сквозь ресницы. Старый адмирал сидел прямо, не касаясь спинки и подлокотников кресла. Документы, похоже, что из вредности, он оформлял только на бумаге. Алексей Сергеевич ждал разноса, готовился спорить и ругаться, и замначфина послушно опустил уголки губ. Теперь на его лице недовольство и брюзгливость.
Замначфина — импат.
— Не понимаю, как у вас раньше принимали такое. — Он выплюнул последнее слово, как несвежий кусок, случайно попавший в блюдо, — Надо разогнать аудиторов. Форменное вредительство. Это было обязательно — прыгать именно на «Перуне»? Вы не могли найти другое судно?