Теперь мальчик вздрогнул чуть заметно, но достаточно, чтобы убедить Клива - он не зря растрачивал слова.
- Что это за место, Билли? - спросил он.
- Откуда мне знать? - произнес мальчик, готовый рассмеяться, а затем оставивший это намерение. - Я не знаю, понятно? Это - твои сны.
Прежде чем Клив смог ответить, он услышал голос дежурного, тот двигался вдоль камер, напоминая, что надо укладываться на ночь. Очень скоро свет погасят, и Клив будет заперт в этой узкой камере на десять часов. Вместе с Билли и призраками.
- Прошлой ночью... - начал он, боясь без подготовки упоминать то, что увидел и услышал, но еще больше боясь провести еще одну ночь в пределах города, один, в темноте. - Прошлой ночью я видел... - он запнулся. Почему не приходят слова? - Видел...
- Что видел? - требовал мальчик, лицо его теперь ничего не выражало, трепет мрачного предчувствия, бывший в нем прежде, исчез. Возможно, и он слышал слова дежурного и знал, - тут ничего не поделаешь, нет способа устоять перед наступлением ночи.
- Что ты видел? - настаивал Билли.
Клив вздохнул.
- Я видел мою мать", - ответил он.
Мальчик выдал свое облегчение легкой улыбкой, которая пробежала по его губам.
- Да... Я видел мою мать. Отчетливо, как в жизни.
- И это расстроило тебя, правда? - спросил Билли.
- Иногда сны расстраивают.
Дежурный достиг камеры Б.3.20.
- Выключить свет в две минуты, - сказал он на ходу.
- Тебе необходимо принять еще несколько этих таблеток, - посоветовал Билли, кладя книгу на стол и подходя к койке. - Тогда ты будешь, как я. Никаких снов.
Клив пропал. Он, лукавый обманщик, был обманут мальчиком, и теперь должен пожинать плоды. Он лежал лицом к потолку, отсчитывая секунды до того момента, как погаснет свет, а мальчик внизу раздевался и залезал в постель.
Оставалось еще время, чтобы вскочить и позвать дежурного, время, чтобы биться головой в дверь камеры, пока не придут. Но что ему сказать в оправдание. Что он видит плохие сны? А кто не видит? Что он боится темноты? А кто не боится? Ему бы рассмеялись в лицо и приказали бы отправляться обратно в койку, оставив его саморазоблачившимся, с мальчиком и его хозяином, ожидающим у стены. Такая тактика опасна.
И в молитве нет прока. Он сказал Билли правду, он покончил с Богом, когда его молитвы, выпрашивающие отцу жизнь, остались без ответа. Из такого божественного безразличия родился атеизм, его вера не может опять воспламениться, как бы ни был глубок ужас Клива.
Мысли об отце неизбежно вызвали мысли о детстве: мало что - если это и вообще существовало - могло полностью завладеть его вниманием, отвлечь от страхов, только мысли о детстве. Когда свет наконец потушили, испуганный разум попытался спастись в воспоминаниях. Удары сердца замедлились, пальцы перестали дрожать и, в конце концов, Клив и не заметил, как сон овладел им.