– Неважно, что она мне рассказала. Я хочу, чтобы ты писала для себя и о себе, из глубин своего существа. Если хочешь, мы будем говорить об этом. И не будем, если не хочешь. Но, пожалуйста, пиши сюда ежедневно: так у тебя будет хотя бы одно место, куда ты сможешь изливать свои самые глубокие размышления. И это очень важно.
– Спасибо, – отвечаю я и подкрепляю благодарность поцелуем.
– Ты хорошая девочка, Джози. Обычно.
Он закрывает за собой дверь, и я пару раз пролистываю блокнот, чтобы разлепить новые страницы. Мне нравится этот свежий хруст. Потом я достаю ручку из верхнего ящика тумбочки и замираю. Я готова писать: ноги скрещены, блокнот открыт, ручка под идеальным углом нависает над первой восхитительно чистой страницей. Я целую вечность таращусь на бумагу, а потом перед глазами все расплывается белыми пятнами.
Я несколько раз моргаю и наконец пишу:
Это все очень неловко, лучше бы папа подарил мне свитер.
В субботу утром я получаю водительские права (сходство на фото получилось просто пугающим), а потом я сама веду машину домой из Саттон-Корт. Мы с отцом едем в задумчивом молчании: он размышляет о сложном сеансе, а я – о фотографии на правах.
Вечером воскресенья я оказываюсь за кухонным столом еще до ужина: работаю над своим проектом по языковой вариативности. Мне нужно побольше места, где бы разложить бумаги и книги. Как я и думала, проект оказался проще некуда, но все же сегодня вечером он почему-то меня тревожит. Вызывает смутное беспокойство: будто мне натирает кожу жесткая нитка и я никак не могу ее найти.
За ужином Джофф говорит что-то о том, что я веду себя слишком тихо. Наверно, он хотел вовлечь меня в разговор или заставить слушать один из своих монологов. Но я даже не знаю, замолчал он уже или нет, когда говорю маме: «Я сыта» и отношу тарелку в раковину.
В нашей семье понимают, что значит тишина. Родители не осуждают нас за молчание и никогда не пытаются вмешаться. Поэтому у Кейт просто нет причин быть недовольной, но все равно, когда Джофф уходит, она вламывается ко мне в комнату и называет меня грубиянкой.
Я прохожу мимо нее в ванную, закрываю на замок обе двери и сажусь на крышку унитаза. Если надо, так я могу просидеть всю ночь.
Скоро я забываю о ней. Отмокаю в обжигающе горячей ванне и безуспешно пытаюсь найти, откуда же торчит эта жесткая колючая нитка.
Я продолжаю поиски до, во время и после социолингвистики. После урока Итан зовет меня, остановившись у дверей.
– Ты сегодня какая-то рассеянная, – говорит он. – Все в порядке?
Вздох. Хороший такой вздох. Неописуемо хороший вздох.