— А то, что забывать не хочешь, моментально выветривается из головы.
Док, Скальд, Медведь, Лис. Зачеркнутые строчки в списке Костлявой. Имена, выцарапанные гвоздиком на солдатских жетонах. Наверное, такова судьба военных — строем идти на тот свет по позывным. Но настоящие имена друзей Хайк не забудет никогда. Ко-стян, Кирюха, Михан, Саня.
— Но так, наверное, даже лучше. Мы, человеки, никогда не знаем, чего на самом деле хотим. И наши черепушки решают это за нас. Мы помним то, что должны помнить, и забываем ненужное.
Хайк с тихим стоном растянулся на траве.
— Да ты, оказывается, мыслитель, Фунтик, — Макс едва заметно улыбнулся.
— Я — Фрунзик, — хмыкнул в ответ Хайк.
Питерец тихо рассмеялся и откинулся на спину. Сорвав травинку, сунул ее в зубы.
— Постараюсь запомнить.
* * *
Именно в такие моменты Фрунзик понимал, насколько ему повезло с начальством. И если по-отцовски заботливый прапорщик уже воспринимался, хоть и с уважением, но как нечто само собой разумеющееся, то капитан продолжал удивлять. Ермолов — человек по природе угрюмый, серьезный, привыкший отдавать приказы, как и выполнять оные, со свойственной ему педантичностью, — на деле был командиром далеко не безучастным. Порой создавалось впечатление, что над бойцами он трясется в разы сильнее Чугуна, хоть и скрывает это всеми доступными способами. Почище второй мамочки.
Фрунзик знал, насколько недоволен капитан его ранением. Да, легкое, да, пуля всего лишь чиркнула по плечу. Но и Хайк — не герой голливудского фильма, а пистолет — не детская рогатка. Мышцы руки повреждены, и хоть она не потеряла подвижности, ее необходимо держать в покое. Да и ощущения, откровенно говоря, ниже среднего. Видимо, руководствуясь именно этими соображениями, Ермолов настолько неохотно разрешил бойцу сменить его на ночном дежурстве. Сам же Фрунзик считал недопустимым гонять балду, когда остальные вкалывают. По-другому его воспитывали: каким бы ни было твое моральное и физическое состояние, со своим отрядом ты в любой момент должен быть готов и в драку полезть, и пулю словить, и браги напиться, и рассвет встретить. А то, что парни и начальство до сих пор имя твое коверкают — так, мелочь, хоть и раздражающая.
Вот и ерзал теперь Фрунзик на операторском сиденье в надстройке, пытаясь найти удобное положение для перебинтованной руки. Попутно ругая себя за слабость. Настоящий мужчина и воин не имеет права жаловаться на жизнь. Ну разве что в разговоре с очень умным человеком — с самим собой, — и максимально тихо. А лучше молча.
Кое-как примостив, наконец, многострадальную конечность, парень осмотрел лагерь. И в очередной раз удивился, насколько сильно изменилась местность. С самого рождения он не отходил от периметра Полярных Зорь дальше нескольких километров. Сопки, поросшие карликовыми березками, в обрамлении каменных валунов. Невообразимо близкое небо, в зимнюю пору расцветающее северным сиянием. Сотни озерков, родников, болот, топей. Таким был его родной край. А здесь… Здесь совсем другой мир, другая природа. Что ни лес — то непроходимые дебри, что ни дерево — то гигант, казалось, поддерживающий ветками небосвод. Иные животные, иные растения. И люди иные.