Мерседес не устояла перед искушением превратить меня в своего «духовника». Это произошло во время второго заседания военного трибунала, разбиравшего дело генерала Бельо, обвиненного в заговоре против правительства.
Какое я имел отношение к этому процессу? Но необходимо побыть некоторое время в кругах Ла Кабреры, чтобы понять это. Точно так же прежде я считал себя обязанным вместе с друзьями присутствовать на открытии моцартовского фестиваля в Зальцбурге или с Линдингом и Монжеласом — в «Гранд-отеле» в Церматте, когда начинался сезон. А в этой стране, где самым большим традиционным праздником было рождество, мне приходилось участвовать вместе с друзьями на светских «зрелищах». В иные годы одним из наиболее популярных праздников был бал-маскарад в пользу Красного Креста, либо — университета «Атлантида», либо — детей, пострадавших от полиомиелита. В другие годы балы и приемы следовали один за другим в честь возвращения в страну очередной супружеской четы, которая, прожив длительное время за рубежом, тем не менее не теряла расположения своих местных друзей. В таких случаях забывались фамилии, все обращались друг к другу лишь по именам: Диего и Мария, Алехандро и Эва, Мигель и Беатрис, Альберто и Эмма или Энрике и Элиса…
…Так же рабочие в сельве называют отобранные ими для обработки стволы деревьев-каучуконосов: «крокодил», «крест», «плакса»…
В тот год событием, открывшим «сезон», были заседания военного трибунала по делу генерала Бельо, министра обороны.
— Бедная Сарита, она так волнуется из-за этого процесса, — однажды сказала мне Мерседес. — Бедняжка просила всех нас, своих друзей, присутствовать на заседаниях, чтобы создать атмосферу, благоприятную для отца.
— Но я — иностранец! Не думаю, чтобы мое присутствие в трибунале могло сыграть какую-либо роль, — возразил я.
— Неважно, — ответила Мерседес. — Пойдемте с нами. Уверяю вас, зрелище стоит того, чтобы на нем побывать. Хотя бы ради туалетов. Ведь в суде соберется весь свет!
…Когда в пампе на стадо нападает пума, быки сгоняют коров в середину, а сами выстраиваются вокруг, выставив острые рога…
Форма, в которой Мерседес высказала свое предложение, была из тех, против которых невозможно устоять: я вынужден был согласиться.
Заседание трибунала, происходившее в здании военной академии, напоминало открытие оперного сезона в Европе. Меня окружал цвет Ла Кабреры. На сцене, то есть на трибуне, разместились те, кто должен был судить генерала Бельо. Все в парадных мундирах, увешаны орденами и медалями; перед судьями лежала большая книга. Как я мог догадаться — кодекс военной юстиции. Генерал Бельо, похожий на героя-любовника из испанских оперетт — орлиный нос, небольшой рот, безукоризненный гражданский костюм, — сидел несколько ниже, рядом со своим адвокатом. Напротив него расположился полковник, выступавший на процессе в качестве обвинителя. Военные, за исключением самого Бельо, который то и дело раскланивался с кем-то из публики, чувствовали себя довольно стесненно среди «сливок» аристократии. «Свет» явился сюда в порыве солидарности, чтобы поддержать одного из своих. Дирижером этого грандиозного оркестра выступала дочь генерала, ныне жена одного из тех «избранных», перед именами которых с детства открывались все двери и без ведома которых на территории страны не смел шевельнуться и листок на дереве! Изящная, выхоленная Сарита, как в театре, указывала место прибывавшим зрителям.