Пожилой пассажиръ съ смущеніемъ осмотрѣлъ его поношенный, потертый костюмъ почтеннаго покроя, Богъ вѣсть сколько лѣтъ подъ-рядъ исполнявшій свою воскресную службу, удивительную шляпу, формы печной трубы, еще болѣе почтеннаго фасона, съ узкими, жидкими, непокорными полями, неровно отвернутыми кверху, и сказалъ съ нерѣшительностью, которая явно выдавала его внутреннія усилія вспомнить милое старое видѣніе: „Право, позвольте… вотъ досада, въ васъ есть что-то такое, что… но я уѣхалъ изъ Бермуды двадцать семь лѣтъ тому назадъ и гм… гм… никакъ не могу припомнить, но въ васъ есть что-то такое, что мнѣ такъ знакомо, какъ…“
— Вѣроятно, его шляпа, — проговорилъ оселъ съ невиннымъ и милымъ участіемъ.
Итакъ, мы съ его преподобіемъ, наконецъ, прибыли въ Гамильтонъ, главный городъ Бермудскихъ острововъ. Удивительно бѣлый городъ, бѣлый, какъ снѣгъ, бѣлый, какъ мраморъ, бѣлый, какъ мука! Въ сущности онъ не похожъ ни на одно изъ этихъ, веществъ, но все равно мало-по-малу мы придумали лучшее сравненіе для его бѣлизны.
Городъ разбросалъ по вершинамъ и скатамъ группы невысокихъ горъ, ихъ выдающіяся части тонутъ въ зелени кедровыхъ лѣсовъ. Вдоль берега нѣтъ лѣсныхъ заворотовъ, нѣтъ зеленаго островка на живописно-зыблющемся морѣ, зато все сплошь усѣяно блестящими, бѣлыми точками, полускрытыми въ зелени домами. Архитектура города большею частью испанская, наслѣдованная отъ колонистовъ, пришедшихъ сюда двѣсти пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Тамъ и сямъ мелькаютъ тощеверхія кокосовыя пальмы, придающія острову тропическій видъ.
Большая пристань очень массивна. На ней подъ навѣсомъ сложено нѣсколько тысячъ бочекъ съ картофелемъ, продуктомъ, доставившимъ такую всемірную славу Бермудскимъ островамъ. Тамъ и сямъ попадается луковица; нѣтъ, я шучу: луку въ Бермудѣ столько, что, говорятъ, на каждую картофелину приходится по двѣ луковицы. Лукъ — это гордость и отрада бермудцевъ, это его драгоцѣннноеть, его сокровище изъ сокровищъ. Въ разговорѣ, въ литературѣ, проповѣдяхъ — это самый краснорѣчивый и распространенный терминъ. Въ Бермудскихъ метафорахъ онъ является совершенствомъ, абсолютнымъ совершенствомъ.
Бермудецъ, оплакивая покойника, придаетъ ему высочайшую цѣну, говоря: «Онъ былъ настоящимъ лукомъ!» Прославляя живущаго героя, онъ сводитъ къ нулю всѣ другія похвалы, говоря: «Это лукъ!» Бермудецъ, наставляющій сына житейской премудрости, всѣ свои совѣты, приказанія и просьбы выражаетъ однимъ словомъ: «Будь лукомъ!»
Мы бросили якорь въ десяти или пятнадцати шагахъ отъ пристани. Было воскресенье, день былъ ясный, солнечный. Люди на пристани, мужчины, юноши и мальчики, дѣлились на двѣ равныя половины: черную и бѣлую. Всѣ были хорошо и чисто одѣты, нѣкоторые пестро, нѣкоторые, напротивъ, съ большимъ вкусомъ. Далеко нужно ѣхать, чтобы найти другой такой городъ, въ двѣнадцать тысячъ жителей, который бы могъ выставить на пристани такъ прилично одѣтое населеніе, притомъ безъ всякихъ усилій и приготовленій. Женщины и молодыя дѣвушки, черныя и бѣлолицыя, случайно проходившія мимо, всѣ были въ красивыхъ платьяхъ, а многія въ очень модныхъ и элегантныхъ. Изъ мужчинъ немногіе были въ лѣтнихъ костюмахъ, но женщины и дѣвочки всѣ, и замѣчательно, пріятно было смотрѣть на ихъ бѣлые и свѣтлые туалеты послѣ нашихъ темныхъ.