Авдотья Николаевна шевельнулась и слабо застонала на диване.
Молодой человек, еще не оправившийся от смущения, чувствуя сильную головную боль и самое удручающее впечатление от этой тяжелой, дикой сцены, почти бессознательно выхватил из кармана бумажник, бросил на стол и быстро повернулся к выходным дверям.
Они оказались запертыми на ключ.
Хозяин, успевший уже завладеть бумажником, молча наблюдал за гостем: отворил дверь, предупредительно вручил ему шляпу в руки и жестом, полным достоинства, указал на выход.
Бороздин шатающейся походкой вышел на улицу.
По его уходе Мишель опять замкнул дверь на замок, притворил окна, сделал два-три удивительных прыжка по комнате, прищелкивая пальцами, покружился и подскочил к лежащей на диване жене со словами:
— Вставай, Дунечка, ушел уже! Вот большое спасибо тебе, умница ты у меня. Целый год прожить можно в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая.
Дуня быстро поднялась с дивана; супруги нежно обняли друг друга.
— Пока ты тут с ним объяснялся, я немного вздремнула и мне приснились удивительные бриллиантовые сережки, просто чудо. Надоел мне ужасно наш гость, я так утомилась, разговаривая с ним. Идем в спальню и там сосчитаем деньги. Неси туда лампу, вино, конфекты, холодную дичь. Смотри, голубчик, чтобы он не вздумал вернуться, как прошлый год один франт сделал. Еще, пожалуй, обыск учинят. Давай я их подальше припрячу: в подушечку зашью, — торопливо говорила Дуня.
Супруги прошли в маленькую уютную комнату. Они принесли туда лампу и кой-что из съедобного.
Дуня завесила окна плотной суконной шторой и лихорадочно принялась сосчитывать деньги.
— Три тысячи! — воскликнула она, сверкая глазами.
У Мишеля тоже разгорелись глаза, покраснели щеки и руки дрожали мелкой, нервической дрожью, когда он брался за новые шуршащие бумажки, пересчитывая и откладывая их в сторону. После этого Дуня распорола подушку, вложила туда деньги, зашила ее и сказала мужу:
— Тебе можно будет сделать новую фрачную пару, а то эта уже не совсем прилична; мне тоже нужно два-три туалета.
— Оденемся, поживем, — весело ответил Мишель. — Постой, кошечка, я тебя еще раз поцелую, — говорил нежный супруг.
Дуня подставила ему свою щечку и звонко рассмеялась.
— Что с тобой, кошечка? — спросил муж.
— С гостя смеюсь. Настоящий муромский медведь: поверил всему, что я говорила. Однако из меня недурная актриса вышла бы.
— Кто он такой? — спрашивал Мишель, отрезывая себе кусочек дичи и запивая рюмкой сладкого вина. — Собой красавец, рослый такой. Я на него кричу, подступая с дубиною, а у самого, что называется, душа в пятки уходит. Ну, думаю, хватит меня детина кулаком по голове, только я на свете и жил. Словно богатырь Илья Муромец; лезть не стоит на рожон, хотел уже отступать. Гляжу, он бумажник выложил. Не были ли его предки разбойниками в муромских лесах, что он так легко относится к деньгам, цены им не знает? Ты думаешь, он обратится к полиции за помощью и у нас учинят форменный обыск? Чего доброго, детина одумается и сообразит. Надо приготовиться ко всему, — говорил Мишель и закусывал с аппетитом холодной дичью.