— Обставил, дружище, уж не сердитесь!
Хойл помотал головой, выливая из уха воду, и хмуро заявил:
— Я не в форме. А потом вы плеснули мне в рот водой и сбили дыхание.
Лицо Серлина окаменело, а светлые глаза стали похожи на льдинки.
— Вы хотите сказать, что я это сделал специально? — зловеще спросил он.
Некоторое время Хойл мерялся с ним взглядами, потом рассмеялся:
— Как вам могла прийти в голову такая глупость? Другое дело, что мне просто обидно.
Серлин мгновенно оттаял:
— Это я понимаю. Хотите реванш?
— А если я вас обгоню?
— Это мы посмотрим. Только я передохну, не возражаете?
Рене не возражал, поэтому Серлин выбрался из воды и уселся рядом. Сгоняя ладонями воду с массивного торса, Серлин поглядывал на соседа. Глаза у него были такие светлые, что радужка плохо контрастировала с белком глаза. Хойлу подумалось, что по таким вот светлым глазам очень трудно определить и характер, и настроение человека. То ли дело, когда глаза черные! Тут все на виду, все читается, как в открытой книге: грусть, гнев, любовь или подозрительность.
— Вы ведь не датчанин?
— О нет.
— И не немец, — продолжал гадать Серлин, — не похожи и на англичанина. Наверное, вы из России, там множество самых разных человеческих типов.
Рене засмеялся:
— Не угадали. Я канадец.
Серлин махнул рукой:
— Не могу понять, почему канадцы не любят играть в шахматы?
— Я люблю.
В прозрачных глазах Серлина мелькнуло подобие насмешки, той самой снисходительной насмешки, которая неизбежно сопровождает взаимоотношения профессионала и дилетанта. Он даже хотел сказать что-то, скорее всего о шахматах или о себе, но передумал и сообщил:
— Я передохнул.
— Тогда вперед!
Рене не составило большого труда повторить спектакль-соревнование. Со старта он вышел вперед, потом позволил Серлину догнать себя и, наконец, изобразить напряженнейшую борьбу за каждый сантиметр на финише. Их руки одновременно коснулись стенки бассейна. Серлин тяжело переводил дыхание, лицо его было сердито.
— По-моему, ничья? — осторожно спросил Рене.
Датчанин мгновенно просиял.
— О’кей! Я думал, вы будете спорить. Мы можем повторить, — предложил он великодушно, хотя нетрудно было догадаться — большого удовольствия ему третий старт не доставит.
— Не стоит, — столь же великодушно отказался Рене и с легкой улыбкой добавил: — Ничья с таким гроссмейстером, как вы, разве это не почетно?
— Вы меня знаете?
— Разумеется. По-моему, вы недооцениваете свою популярность.
Серлин нахмурился. Нет, он не обиделся на Рене, его слова были ему приятны. Просто Серлин переживал полосу неудач в своем шахматном творчестве. Дело было не в отсутствии шахматного таланта, а в чрезмерной азартности, в неумении собраться и держать спортивный режим. Не каждому дано быть Капабланкой, а он, увы, после первых по-настоящему блестящих успехов возомнил себя равным гениальному кубинцу. Теперь приходится расплачиваться за легкомыслие и даже заниматься плаванием по совету врача-психолога.