В начале десятого, на следующее утро после встречи с Элизой, в номере Рене раздался телефонный звонок. Его «беспокоила» мадам Соланж, секретарь директора банка. С подчеркнутой любезностью она сообщила, что Спенсер Хирш будет рад в любое время в первой половине дня принять мсье Хойла. Вторая половина дня директора, к сожалению, занята и расписана буквально по минутам. Не может ли мсье Хойл сообщить час, который ему удобен для встречи? Возликовав в душе, Рене прикинул время, которое ему потребуется на туалет и дорогу, и сообщил, что будет рад встретиться с мсье Хиршем ровно в одиннадцать. И получил заверение, что к этому времени директор постарается быть свободным от всяких других дел.
Даже так! Вот что значит простая рекомендация сильных мира сего. Поигрывая мышцами, Рене прошелся по комнате и подмигнул своему отражению в зеркале. Ну не молодец ли этот способный журналист, этот подающий надежды полномочный представитель солидной фирмы Рене Жюльен Хойл? И разве не справедливо, что наконец-то кончилась проклятая полоса ожидания и впереди замерцали манящие огоньки удачных свершений? Нет, он не забыл встречи с Элизой и вдруг охватившего его феномена всезнания и всевидения — озарения звенящей ясностью бытия, но все отступило на второй план, на туманные входы подсознания. Рене чувствовал, что ему предстоит о многом подумать и произвести радикальную переоценку ценностей, и не торопил события, а может быть, интуитивно тормозил этот процесс: в больших делах спешка противопоказана.
Войдя в кабинет директора банка, Рене приостановился. Кабинет был невелик по размерам и прост по меблировке. Спенсер Хирш сидел за Г-образным столом и укладывал в один из его ящиков стопку бумаг, разбором которых он, судя по всему, занимался до прихода посетителя. Напротив него на стене, как символ добропорядочности и деловой надежности, висела большая семейная фотография — жена, сын и две дочери; главы семьи на фотографии не было, он был налицо, так сказать, в своем естественном виде — смотри, оценивай и взвешивай.
Повернувшись в своем вращающемся кресле лицом к посетителю, директор с улыбкой встал, но из-за стола не вышел.
— Мсье Хойл?
— Он самый. Добрый день, мсье Хирш.
— Рад вас видеть. Проходите, садитесь.
Рене вежливо пожал холодную, неожиданно крепкую руку. Спенсер Хирш был шатеном среднего роста, скорее слабого, чем сильного телосложения. Лоб у него был плоский, рот безвольный, щеки дряблые, трудно было угадать, сколько ему лет — тридцать или пятьдесят. И лишь глаза выдавали его принадлежность к верхушке делового мира, они сохраняли холодноватое оценивающее выражение даже сейчас, когда щурились в добродушной улыбке.