Уважающий вас
Л. Толстой».
Письмо Толстого было послано из Ясной Поляны 25 сентября и получено путешественником в начале октября. Хотя Миклуха-Маклай не мог согласиться со взглядами Толстого на науку, да и все мировоззрение великого писателя было ему чуждо, тем не менее сочувствующий и ободряющий голос Толстого был ему дорог и очень нужен, особенно теперь, когда в октябре стало известно решение, принятое относительно его проекта комитетом, учрежденным, по специальному решению Александра III, из представителей министерства иностранных дел, внутренних дел, финансов, морского и военного. Решение это было безусловно отрицательным. На докладе комитета Александр III наложил резолюцию: «Считать это дело окончательно конченным; Миклухе-Маклаю отказать».
Теперь Миклухе-Маклаю оставалось одно: последовать совету великого писателя и написать книгу, которая заставила бы по-новому взглянуть на то, что делается в колониях, вызвала бы широкий интерес к угнетаемым туземцам и нашла бы сторонников для осуществления задуманного им плана. Для этой цели ему нужно было съездить в Сидней за материалами и семьей.
Но неожиданный приступ болезни задержал его в Петербурге на несколько месяцев. Только в феврале 1887 года он почувствовал себя лучше и мог ответить Льву Толстому на его письмо. Приводим это письмо полностью:
«21 февраля 1887 г., С.-Петербург.
Ваше сиятельство,
глубокоуважаемый граф Лев Николаевич!
Позвольте искренно поблагодарить вас за письмо от сентября 25-го и вместе с тем прошу простить, что так долго не отвечал на него.
Письмо ваше было не только для меня интересно, но результат чтения его повлияет немало на содержание книги о моих путешествиях.
Обдумав ваши замечания и найдя, что без ущерба научному значению описания моего путешествия, рискуя единственно показаться некоторым читателям слишком субъективным и говорящим чересчур много о собственной личности, я решил включить в мою книгу многое, что прежде, то есть до получения вашего письма, думал выбросить.
Я знаю, что теперь многие, не знающие меня достаточно, читая мою книгу, будут недоверчиво пожимать плечами, сомневаясь и так далее.
Но это мне все равно, так как я убежден, что самым суровым критиком моей книги, ее правдивости, добросовестности во всех отношениях, буду я сам.
Итак, глубокоуважаемый Лев Николаевич, ваше письмо сделало свое дело.
Разумеется, я не буду возражать на ваши нападки на науку, ради которой я работал всю жизнь, надеясь подвинуть ее по мере сил и способностей, и для которой я всегда готов всем пожертвовать.