Есть что-то, что выше всех знаний и слов,
И я отвергаю слова мудрецов,
Я знаю, я чувствую только одно,
Что пьяно одно мировое вино.
Когда же упьюсь я вином мировым,
Умру и воскресну и буду живым,
И буду я с юными утренним вновь…
О люди, я чувствую только любовь!
Никаким пантеизмом этого не объяснить! Вера в Воскресение впитывалась с молоком матери и, кажется, против этого из всех россиян бунтовал лишь Толстой с непостижимым упорством. Бальмонт же запомнил навсегда:
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан Богомолья.
Да, конечно, это написано в 1925 году, на чужбине, но в этих строчках нет ни капли сусального золота, все настоящее. Нищим умирая на Рождество 24 декабря 1942 года, он призвал священника, покаялся и причастился. И не в каком-то порыве слепого отчаянья, а по душе, о чем в 1893 еще году написал короткое, но такое значительное стихотворение:
Одна есть в мире красота.
Не красота богов Эллады,
И не влюбленная мечта,
Не гор тяжелые громады,
И не моря, не водопады,
Не взоров женских чистота.
Одна есть в мире красота –
Любви, печали, отреченья
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.
Современникам, как видно, этого было не нужно. Славу поэта по справедливости составили другие стихи, в которых полностью раскрылось сложное человеческое явление своего времени по имени Бальмонт, а эти строки – всего лишь первоначальный, ничем не замутненный ручеек, однако же таково бальмонтовское истинное кредо, которое он не растерял и не отбросил в пылу маскарадных столпотворений. Тем не менее, после многих лет изломов и блужданий поэта, среди криков «Зачем?», всегда был слышен его голос о том, что для него важнее всего. Для него, а не для литературного рынка, то есть сокровенное. Исповедь его всегда проще узорчатых его славословий и этим, быть может, они и хороши. Вообще Бальмонт в лучшие свои мгновения, изъяснялся в простейших словах, а рифмы у него и без того просты. Получается, что поэт, вкушавший индийский лотос вдохновенья, лучшие свои строки сложил о своем, среднерусском, хотя, бесспорно, и возвышенном. Такие строки рассыпаны по всем его книгам. Публика ожидала от поэта изломов и надломов, что на рынке всегда имеет спрос. И Бальмонт давал и даже злоупотреблял. Тем внимательней, по крайней мере, сегодня читаются стихи, которые не теряются и в сумятице «Горящих зданий» вопреки своему позитиву (или благодаря оному). Сомнение, отрицание более привлекательно, поскольку таковых большинство (легион). Тем ценнее позитивный опыт Бальмонта, поэта во всем, потому что его наследие – это в большинстве своем прекрасные стихотворения, и ничего больше.