Достигнутое равновесие неожиданно рухнуло, когда во время встречи очередного Нового года в шумной компании Раиса заглянула в ванную комнату и увидела ритмично пульсирующие голые ягодицы собственного мужа. Зинка сидела на стиральной машине, запрокинув голову, и часто дышала.
Раисе показалось, что ее стукнули обухом по голове, во всяком случае, в глазах у нее потемнело, а в ушах раздался пронзительный звон. Греков обернулся, но она быстро захлопнула дверь и закрыла снаружи на защелку. Потом надела шубу, взяла на кухне два стакана и поманила Зинкиного мужа:
— Захвати бутылку, на улице выпьем, тут слишком душно. Твоя с моим уже пошли.
Во дворе стояла елка с большими бумажными украшениями. Раиса повалилась в сугроб и громко захохотала. Иван оглянулся:
— Где же они?
— Не знаю. Наливай! — приказала Раиса, одним глотком хватила полстакана “Столичной” и закусила снегом.
Обычно ничего крепче пива она не употребляла.
— На поминках ведь водку пьют, правда? — азартно кричала Раиса. — Наливай, не жалей!
— Новый год! Какие поминки? — удивился Иван.
— По любви.
Он пьяно махнул рукой: черт их разберет, этих баб!
С каждой новой порцией спиртного Раиса смеялась все громче, и раззадоренный Иван поцеловал женщину прямо в хохочущий рот. Она взяла его под руку и повела через дорогу к себе домой, там наскоро раздела и разделась сама. Изрядно выпивший Зинкин муж вряд ли отчетливо понимал, что делает, но Раиса умело им руководила, от сильного душевного волнения оставаясь абсолютно трезвой.
Когда Иван ушел, она поблевала, приняла душ и легла в постель, но уснуть, конечно, не смогла — слишком чудовищным представлялось ей случившееся. Первое унижение — Зинка оказалась не только свидетелем, но и главным действующим лицом скандала, что означало потерю и сладкого превосходства, и близкой подруги. Второе унижение вытекало из осознания, что для Грекова женщины на стороне и обман — дело привычное, ведь Зинка являлась женой его старого приятеля и сослуживца, а следовательно, исходя из элементарной морали, не могла быть ни первой, ни единственной. Но больше всего оскорбляло Раису, что много лет она считала себя счастливой, когда, по сути, таковой не являлась. У нее отняли прошлое, и это приводило в бешенство.
Греков вернулся под утро и, не объяснившись, не попросив у жены прощения, чего она вопреки логике ожидала, захрапел, как Соловей-разбойник. Под залихватские рулады, сотрясавшие легкое мужнино тело, Раиса придумывала реплики в ответ на супружеское покаяние. Но Греков и за завтраком молчал, был привычно немногословен, и она тоже вела себя, как всегда, громко смеялась, ну, может, чуть громче, чем обычно.