— Вот вы работаете в одиночку и отвечаете только за самого себя. Вышло у вас хорошо — вы довольны, а не получилось — погорюете сами с собой, но оттого, что у вас не удалась скульптура, никто ведь не почувствует себя хуже. А вот если я плохо справлюсь со своей работой, то от этого меньше будет хлеба в колхозе, меньше достанется на трудодни людям, и я все время должна думать о том, что от моей работы зависит жизнь многих людей и… ваша.
— А моя жизнь здесь при чем? — с еще большим удивлением спросил Муравьев и даже перестал мять глину своими сильными руками.
— Да ведь если у людей будет мало хлеба, меньше будет желающих полюбоваться и на ваши скульптуры…
— Это ваши мысли?
— А почему вы спрашиваете?
— Как-то странно звучит это в ваших устах…
— Потому что слова не крестьянские? — с улыбкой сказала Маша.
— Нет… меня удивило другое — гордость, с какой вы говорите о своем труде, об ответственности перед людьми… Гордость и сознание своей великой роли в жизни… своего назначения.
Муравьев изумленно смотрел на нее. Для него были неожиданны и новы ее мысли, они опрокидывали его замысел. Он ожидал, что приедет обыкновенная крестьянская девушка, здоровая, веселая, с прочными руками и ногами, которая любит поесть, поспать, поплясать под гармонь, и он хотел передать радостную силу ее молодого тела. Теперь он почувствовал, что задуманный им образ девушки со снопом фальшив, Да, она должна выпрямиться во весь рост, во всю дерзновенную силу своей души… Нет, она не должна стоять на коленях, она встает с земли, расправляет свои крутые плечи и поднимает над собой сноп, как знамя своей радости.
Маша услышала, как позади открылась дверь и удивительно знакомый голос произнес:
— Я пришла, Дмитрий Павлович.
— Вы опоздали, Наташа. Теперь вам придется обождать, пока я не кончу здесь, — недовольным голосом сказал скульптор и, когда дверь закрылась, проговорил с усмешкой: — Ее часто провожает один студент… Умница. В общем, славная парочка. Она влюблена в него по уши и все время, пока позирует мне, рассказывает о нем. Он пишет какую-то книгу…
Маша почувствовала необыкновенную слабость. Мраморный писатель вдруг шагнул в темный угол… Маша хотела встать, покачнулась и упала.
Муравьев подбежал к ней, схватил, поднял.
— Что с вами? Вам нехорошо?
Маша села на стул, растерянно оглянулась.
— Это, вероятно, от плитки… Нагрело голову, — сказала она. — Это пройдет…
Маша хотела уйти, но Муравьев не пустил ее:
— Вот кушетка, прилягте, пока я займусь с моей «Юностью». Я вызову машину и отвезу вас.
Он ушел, а Маша сидела в состоянии, близком к отчаянию, и прислушивалась к глухим голосам, доносившимся из соседней комнаты. Вдруг ей показалось, что она слышит голос Владимира. Она вскочила, набросила пальто и выбежала.