— Это долгая история, — отзываюсь я.
Ты улыбнулась, и я чуть было не произнес: «Ладно, слушай: я твой отец». Всего три слова — и мир перевернется. Вспоминаю, как мой знакомый шел по канату, натянутому между двух деревьев: выражение полной концентрации на лице, осознание опасности.
— Тебе повезло, — говорю я.
Ты нахмурилась, и я закончил мысль:
— Повезло, что ты знала его. И что он был хорошим отцом.
Что я несу? Почему вдруг?
— Своего старика я почти не знал.
— Он умер?
— Нет. В смысле, да, но намного позже. Просто оказалось, что он был совсем не тем, за кого я его принимал…
Я ступаю на зыбкую почву.
— В общем, сложно все. Не хочу тебе докучать.
— Вы не докучаете.
Мы оба молчим. Ты доедаешь торт. Парочка за соседним столиком уходит, и на их место садится женщина с длинной толстой косой. Ничто не мешает тебе поднять голову, взять сумочку со стула и сказать: «Мне правда пора». Ведь тебе, в общем-то, больше здесь нечего делать. Чувствую, как земля уходит из-под ног, и хватаюсь за край столешницы обеими руками, чтобы не упасть.
— Отец говорил, что мама была сложной. — Ты гоняешь остатки торта вилкой по блюдцу.
— Она была красивой, — произношу я и шумно сглатываю. — И еще, пожалуй, внезапной. Импульсивной. Она любила сюрпризы.
— Как вы с ней познакомились?
— Мы встретились… — Я не могу собраться с мыслями. — Мы оба были без ума от картинных галерей. — Ты хмуришься. — В одной из них мы и столкнулись.
Ты киваешь — медленно, будто неуверенно.
— Она была из тех, кто берется за одно, а в итоге делает другое. — Я улыбаюсь тебе. — А еще, возможно, она несколько разочаровалась…
Ты слегка наклоняешь голову.
— Прости, я не хотел… — Мои щеки пылают.
— Ничего страшного.
— Я имел в виду, что ей, наверно, приходилось нелегко, — поясняю я. — Она была вольной птицей, а дети, полагаю, ограничивают свободу. Но она, конечно, любила их… вас.
Ты потираешь подбородок. Мне хочется перегнуться через стол и взять тебя за руку.
— Вы когда-нибудь видели ее в бирюзовом платье? С длинными рукавами?
Я отрицательно качаю головой.
Ты берешь пакетик с сахаром, сгибаешь его в одну сторону, потом в другую. Белые кристаллики сыплются на стол сквозь разорвавшуюся обертку.
— Да уж, мамы и папы — это та еще морока, — говоришь ты.
Я смеюсь, ты смеешься следом, и вдруг становится легче дышать.
— Знаете, я три года встречалась с одним мужчиной — и ни разу не видела ни его родителей, ни братьев, никого из членов семьи. А они даже не знали о моем существовании. Я долго обижалась на него за это, но сейчас понимаю, что, наверно, все неправильно воспринимала. — Ты продолжаешь сгибать-разгибать пакетик из-под сахара. — Он говорил, что это сделает нас свободнее, а я просто задыхалась. Представляете, я сидела в комнате, слушала, как звонит телефон, и не могла взять трубку — вдруг это его родители? Мне уже кричать от этого хотелось.