Приезжаем слишком рано. Расплачиваюсь с таксисткой и выхожу на тротуар. Машина трогается с места, и мне хочется вытянуть руку, сказать «постойте, я передумала, поехали отсюда куда угодно», а потом снова сидеть сзади, смотреть в окно на Лондон в застывшем времени.
К двери отцовского дома ведут одиннадцать ступенек. Возле нижней — два чахлых деревца в пузатых горшках, покрытых синей глазурью. Окно почти полностью загорожено большим лавром, но я все равно высматриваю отца. Может, он сидит на диване, и сигарета догорает в его пальцах, заворачиваясь столбиком пепла? Нет, никого. Живот сводит. Во рту привкус опилок и сна. Отщипываю с одного из деревьев листок — рябой, изжелта-зеленый — и отрываю от него полоску, тяну ее вдоль черешка.
Дверь выкрашена в темно-бурый, будто кровь, которую оставили высыхать. Сквозь две длинные панели из матового стекла, овитые нежно-зеленым плющом, почти ничего не разглядеть.
В тринадцать меня отправили в школу в Дорсете. Помню, как вернулась домой после первого семестра. Отец работал, так что встретила меня Тилли. Ее пальцы нервно сжимали руль, новенькие права лежали в бардачке. Пока она копалась в поисках ключей, я стояла на верхней ступеньке и глядела на тот же медный звонок, на который смотрю сейчас. Думая о том, что дверь не похожа на нашу, я нажала на кнопку, чтобы послушать, как он звучит снаружи.
Вынимаю из кармана сигареты, хотя сейчас нельзя терять ни минуты. Колесико зажигалки царапает большой палец. Вдыхаю слишком быстро, кашляю — сухо, отрывисто, — прижимая руку к груди.
Десять слов, которыми люди могут описать меня
1. Бродяга.
2. Бездельник.
3. Бездомный.
4. Неудачник.
5. Бомж.
6. Отребье.
7. Ничтожество.
8. Маргинал.
9. Непонятый.
10. Потерянный.
Я — старикашка с переменчивым сердцем, тут уж без вариантов. И, по правде говоря, здесь — на берегу реки, в месиве и грязи, — я чувствую себя как дома. Куда больше, чем в модных местах вроде той площади, что возле подземки, вся в охранниках и ярких экранах.
Я брожу то здесь, то там. Такой у меня план или вроде того. И куда ни приду — представляю тебя. У меня не так чтобы много зацепок, но кое-что предположить я могу: цвет волос, возраст, рост. И я знаю твое имя. Я мог бы окликнуть тебя — и ты бы обернулась. Мы стояли бы здесь, и смотрели, как велосипедисты пролетают мимо, и слушали, как стыкуются баржи, звеня будто колокола; и мы бы с тобой говорили.
На прошлой неделе, когда мне показалось, что я умираю, я не мог думать ни о ком, кроме тебя. Не очень-то просто думать, когда грудь сдавило так, будто на нее уселся взрослый мужчина. Но ты вытащила меня из передряги — как всегда.