Поняв это, я обмираю от страха. Ладони привычно потеют, внутренности как будто узлом завязаны. Все как при жизни, такая же трусиха.
— Разве ты не помнишь, что говорила Роза? Первый мужчина, похороненный на кладбище, становится Бароном Самди. Духом кладбища, одним из ликов Смерти. А первая женщина — его женушкой Бриджит. Так что гляди веселее, Маман Бриджит.
Но я борюсь с рыданиями и ничего не отвечаю. Неужели это конец? И всегда будет так? Сумерки на болоте и ничего кроме?
— Но ты не хочешь веселиться. Ты будешь топтаться тут и тереть глаза, покуда ресницы не врастут в кожу. И причитать, что болотная выпь. Полно тебе!
Его слова возымели на меня обратный эффект, и вот я плачу навзрыд, размазывая по лицу слезы и грязь из-под ногтей. Не увидеть мне больше плантацию Фариваль — желтое пятно света на стыке синих и зеленых полос! Моими спутниками станут цапли, что, сгорбившись, как старухи в белом, сидят на ветвях кипарисов. Вот мое последнее пристанище.
Но так же несправедливо!
— Зачем ты приехала в Старый Свет, Бриджит, куда ты меня завела? Здесь правит вдова, которая уже десятый год не снимает черные тряпки! Зато тебе тут раздолье, а, Бриджит? Среди таких же святош, как ты сама. А ведь ты могла стать великой жрицей, великой мамбо! — упрекает меня Барон. В голосе его клокочет ярость, как у негров, что обмениваются оскорблениями перед дракой. — Ты могла стать королевой вуду. Если бы ты полюбила меня, как те мятежники с Гаити! Если бы не цеплялась за свою никчемную жизнь!
— Как можно тебя полюбить?! Мне ненавистен ты и все, что с тобой связано!
— Ой ли? Ты просто не помнишь. Ты запретила себе вспоминать, как сильно ты любила меня тогда, в ту ночь…
— Замолчи! Не мучай меня, хватит.
— И то верно, — усмехается он. — Что ж, давай. Давай закапывай свою могилу. Поработай руками, плантаторская дочка.
Босые пальцы ног упираются во что-то твердое. На траве покоится лопата. Обычная, из тех, какими пользуются могильщики, только лезвие насквозь проржавело. Поднимаю ее за занозистую рукоятку, упираюсь ступней в острый край. Нажми сильнее — и, чего доброго, рассечет кожу до кости. Но в моем ли положении бояться столбняка?
Несильно надавливая на лопату, срезаю пласт земли — с корнями трав, с извивающимися, рассеченными надвое червями — и сталкиваю ее в черный провал. Комья шлепаются о что-то мягкое. Из могилы доносится слабый стон.
Только тут мне приходит на ум, что если сама-то я снаружи, то кто тогда внутри? Томимая дурными предчувствиями, осторожно заглядываю за край — и отшатываюсь, цепляясь за лопату, как за клюку.