– Да нет, Павел Михайлович, – улыбнулся Ульянов, – хочу вот на эту колокольню забраться.
– Товарищ комбриг, – выступил вперёд офицер с эмблемами контрразведчика в чине капитана, – хоть вы объясните, что это очень опасно. Я ведь за жизнь товарища полковника головой отвечаю.
Нытьё капитана совсем не понравилось Галину, но сермяжная правда в его словах была.
– Действительно, – обратился он к Ульянову, – капитан прав. Я тоже считаю, что это плохая идея.
– Товарищ полковник! – неожиданно вскипел Ульянов. – Я ведь вас не учу воевать. Вот и меня не надо учить, как проводить испытания! Они у меня далеко не первые, да и в боевых действиях принимать участие мне тоже доводилось. В конце концов, у меня бумага есть, вот!
Конструктор вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Галину. Документ, отпечатанный на бланке ГКО, предписывал всем воинским начальникам оказывать всяческое содействие инженер-полковнику Ульянову В. И. в деле особой государственной важности. Под документом стояла подпись Сталина.
Галин свернул бумагу и протянул Ульянову. Потом участливо посмотрел на капитана.
– Извини, брат, но против такого лома даже у меня нет приёма! – Обращаясь к инженер-полковнику, указал рукой в сторону входа на лестницу, ведущую на колокольню. – Прошу!
Пропустив Ульянова вперёд, жестом остановил ринувшихся за ним офицеров.
– А вас, товарищи, попрошу остаться! На верхней площадке места и для троих-то мало, – и приказал часовому перекрыть вход.
Подымаясь по крутым ступеням следом за Ульяновым, Галин спросил:
– Товарищ полковник, вы сказали, что принимали участие в боевых действиях; можно узнать, в каких?
– К сожалению, нельзя, вы уж извините…
– Понимаю, – ответил Галин, – и, в свою очередь, прошу прощения за бестактный вопрос.
Помолчали. Потом Ульянов спросил:
– Павел Михайлович, вы стихи любите?
– А кто же их не любит? – осторожно ответил Галин.
– Тогда можно я прочту вам одно из последних стихотворений Эренбурга?
Не туманами, что ткали Парки,
И не парами в зелёном парке,
Не длиной, – а он длиннее сплина,
Не трезубцем моря властелина,
Город тот мне горьким горем дорог,
По ночам я вижу чёрный город,
Горе там сосчитано на тонны,
В нежной сырости сирены стонут,
Падают дома, и день печален
Средь чужих уродливых развалин.
Но живые из щелей выходят,
Говорят, встречаясь, о погоде,
Убирают с тротуаров мусор,
Покупают зеркальце и бусы.
Ткут и ткут свои туманы Парки.
Зелены загадочные парки.
И ещё длинней печали вёрсты,
И людей ещё темней упорство…
Голос Ульянова смолк. Галин ругнул себя: «Мог бы и допереть! Где до сей поры зенитчику вольготно было свои задумки испытывать, как не в Лондоне?»