— Что прибежала? Проверить?
— Что проверять, и так все ясно…
— И что же нам ясно?
— Да все…
— Какие мы проницательные оказывается… — Тут Гриша вдруг посерьезнел: — Уволился я…
— Как уволился?
— Не ожидала? А вот так, уволился, и все.
Ульяна от неожиданности села на стул. Хотя какая такая неожиданность может быть, если человек неделю на работе не появлялся? Все даже вполне ожидаемо.
— И что теперь? Что делать-то будешь?
— Не боись, на твоей шее сидеть не стану, заначка есть. А потом шабашку делать буду. Руки у меня тем концом вставлены, проживу. Мишка меня давно в бригаду звал. В сезон, говорит, кучу бабок зашибает, так, что мне и за год не заработать.
— Ты думаешь, Мишка пьянь терпеть будет? Вот именно, что ему зарабатывать нужно, а не водку пить. Ему работники нужны, а не нахлебники.
— А кто тебе сказал, что я нахлебником быть собираюсь? Сказал же, буду работать.
— Ну-ну, хочется верить…
— Да что ты разнылась-то?! Слушать противно. Мало тебе все, что ли? У тебя родители богатые, прокормят! Чего ты мне указывать взялась?
— Да Бог с тобой, Гриша…
— Со мной, со мной Бог… а сейчас уйди, не мешай. Плохо мне…
Заначка, про которую говорил Гриша, быстро закончилась.
Еще бы, если каждые три часа за водкой бегать. Силы у Ульяны кончились, руки опустились. Никакого просвета впереди, никакой надежды. Зашла как-то вечером к матери. Хотела просто посидеть, отойти душой, но не выдержала, расплакалась, забилась в истерике. Завыла, как раненое животное, на пол упала, катается… Мать испугалась, тоже заголосила. Валерьянки принесла, капает в склянку, а у самой руки трясутся. Насилу выпить заставила. Успокоилась Ульяна немного, прилегла на диван.
— Доченька, да что ты… напугала меня как… Что же ты себя-то убиваешь? Да Бог с ним, с пьяницей этим, возвращайся домой. Ты молодая еще, все у тебя впереди. А ну как руки распускать начнет?
Так и до беды недалеко. Что ты мучаешься? Мне и самой на тебя смотреть больно. Разве для этого я тебя родила, чтобы какой-то ирод над тобой издевался?
Ульяна издала тяжкий вздох.
— Да не ирод он, мама, душа у него больная… А мучаюсь я от того, что помочь не могу…
— Доченька, всем на свете не поможешь. А так и он пропадет, и ты себя загубишь. Уж сколько ты терпишь? Никто тебя не упрекнет.
— Упрекнет.
— И кто же это, помилуй Господи?
— Он и упрекнет, тот, кого ты назвала, — Господи…
— Доченька…
— Мама, я обещала быть и в горе, и в радости. И что же получается, что в радости пожалуйста, а в горе — сами справляйтесь? Виновата я, мама, ты же не знаешь ничего… Это мне наказание такое…