Едва взглянув на синие печати, вахтер сурово свел брови на переносице.
— Частный детектив, значит? Неужто мастер Молтбафф взялся за старое?
— Зависит от того, о каком старом речь, — осторожно уклонился я.
— Ну… я, право, — усы нервно задрожали, — в самом деле, как же… Знаете ли, ходили слухи…
— Полноте, милейший, — я спешно выпустил на лицо ободряющую улыбку, — уж мне-то вы можете сказать все, что угодно.
Впервые за последние дни мне встретился одушевленный, который и впрямь что-то знал.
— Ну, знаете ли… Только учтите, — и без того румяные щеки вахтера стремительно темнели, — я-то лично никуда со свечой не подглядывал, просто слышал… всякое.
— Смелее, — во всем мире в тот момент не было слушателя внимательнее и участливее меня, — что же говорят в народе?
Лицо вахтера приобрело мятущееся выражение.
— Вы же понимаете, сведения эти крайне деликатные…
— Я, поверьте, с другими и не работаю.
Усы на мгновение застыли и вдруг взорвались отчаянным шепотом.
— Ну что ж, скажу, но уж вы, мастер… — он еще раз скользнул прищуром по удостоверению, — Брокк, не подведите. Чтоб никому ни-ни, вы же понимаете… Дело деликатное. Сколько я мастера Молтбаффа помню, все время он был строгие такой, с женским полом — скромен, даже чересчур. Студентов держал в узде, они при нем чуть ли не по струнке ходили. Но ведь поди ж ты — пронесся тут намедни слушок…
— Намедни — это когда? — уточнил утомленный анонсами я.
— Намедни — это намедни, — нахмурился вахтер, почесывая лоб, — точно не упомню, но с месяц, а то и полтора назад кто-то обмолвился, будто профессор по вечерам девиц посещает, да не простых, а Тронутых!
— Фу! Не может быть! — Я без труда подыграл ему, изобразив на лице крайнее отвращение.
— Может и не может, — азартно сверкая глазами продолжил вахтер, — а только против молвы мастер Молтбафф не выстоял. Да не сказать, чтобы очень уж он и пытался — руки опустил, лицо сделал постное и отрицать ничего не стал, так что, считай, признался. Сверху на него стали смотреть косо, снизу — студенты, то есть, — со смешками. Пару недель профессор держался, давил тоску, а потом запил. Мое-то дело маленькое — за входом присматривать, но ведь у входа-то все поговорить и останавливаются, — усы вспушились, прикрывая затаенную гордость, — вот я и слышу… всякое. — Вахтер остановился перевести дух, и я немедленно заполнил паузу.
— Так что же, лекции он больше не читал?
— Читал, — откашлявшись, махнул рукой усач, — только реже. Его же к молодняку пускать перестали… Постойте! Вы к кому?
Пока он, одарив меня извиняющимся взглядом, чинно шествовал к новому незнакомому посетителю, я достал из кармана блокнот и принялся спешно покрывать бумагу выжимками из сбивчивого вахтерского рассказа. К возвращению собеседника я вусмерть расчеркал целую страницу, но свел-таки слова усатого привратника со скупым на подробности рассказом Карины. Выходило, что профессор прекратил визиты в цирк как раз когда в Университете узнали о его пристрастиях. Если бы у шантажа был запах, сейчас бы ощутимо завоняло.