— Да, но я думал…
— И совершенно напрасно. От таких мыслей только голова болит. Кстати, ты же помнишь — если ребят уличат в баловстве с магией, им головной боли хватит до конца жизни. Кому уж тут захочется дразнить судьбу!
— Карина, погоди. По-моему, ты как-то не так все поняла. Я не собираюсь доносить на твоих, да если бы и собирался, тому Тронутому это уже никак бы не повредило. Он, прости, умер. Ему отрубили голову.
Орчанка осеклась.
— Ага, ты кого-то вспомнила, — я отвел глаза, не дав ей возразить, — давай сделаем так, — блокнот зацепился за подкладку, и чтобы его извлечь понадобилось немного повозиться, — у меня тут кое-какие заметки, я тебе зачитаю, и ты… — строптивый уголок наконец вылез из складки ткани, — …ты мне скажешь, об одном ли одушевленном мы думаем. Значит, вот: "кожа серая, потрескавшаяся, покрыта наростами. На лице — пятна неизвестного происхождения. Какой-то лишай или проблемы с пигментом. Глаз почти не видно…"
— Уилбурр, мне уже тяжело. Я понимаю, что ты не хочешь причинить мне боль, но ты ее причиняешь. Это работа, я знаю. И помню, что сама спросила тебя о делах, так что не стану играть с тобой в загадки, но правда: среди наших магов нет. Вот только… — она судорожно всхлипнула и замолчала.
— Что, Карина, что? Что "только"?
— Скажи, с какой стихией разговаривал этот Тронутый?
— Вода!
— Мне кажется, — исполинская голова тяжело перевалилась через плечи и склонилась к груди, тонкий стебелек шеи беспомощно прогнулся, — я знаю, о ком ты говоришь. Но я не солгала. Этот человек действительно не из наших. Он был в труппе… давно.
— Ну так расскажи! Мне действительно надо знать. И обещаю никому не рассказывать.
Она некоторое время нерешительно постанывала, собираясь с мыслями. При нашей первой встрече я задавал ей какие-то важные вопросы, и очень, помнится, смутился, услыхав этот полуписк-полувздох. Три года спустя она подбирала слова для истории о Тронутом маге, а под куполом шатра было тесно от слишком женственных звуков. И было ясно, что они неотделимы от мыслительных процессов лилипутки, чувствовал я себя довольно неуютно. Карина вспоминала.
— Лет пятнадцать назад в цирк попал один подросток. Тронутый, естественно. Из тех несчастных, что до поры кажутся нормальными детьми, а потом вдруг начинают жутко меняться. Скажи, Уилбурр, не потому ли ты так нас не любишь, что боишься когда-нибудь измениться сам? Не отвечай. Вижу, что это не так. И помню обещание не лезть к тебе в душу. В общем, бедный мальчик, когда ему стукнуло двенадцать…
— Он человек?
— Был человеком. Мы не причисляем себя к народам, Уилбурр. Это больно.