Как-то под вечер, когда дождь охладил воздух и освежил его резким запахом рожденного молниями озона, Энтони сидел с дедом на сырых подушках в беседке над бельведером.
— Что ты пишешь? — спросил Энтони.
Дед отложил записную книжку.
— То, что мне надо будет сделать, когда я на той неделе вернусь в город.
— О… — Энтони посмотрел на рябой от дождя залив.
Дед ухмыльнулся:
— Я знаю, что скажет твоя мать. Но я потратил на этот сердечный припадок больше двух месяцев. И хватит.
По балюстраде пробежала зеленая ящерица и замерла, глядя на них и нервно надувая красное горло.
— Прежде их считали ядовитыми, — сказал дед.
— А хорошо было, пока ты тут жил все время.
— Благодарю тебя, Энтони, — церемонно ответил дед.
Энтони смахнул ящерицу с балюстрады.
— Когда у тебя был сердечный припадок, ты боялся?
Дед, нахмурив брови, уставился на увитый лозами трельяж.
— Знаешь, Энтони, я помню, как сел в кресло, потому что почувствовал себя не слишком хорошо, а после этого вдруг оказалось, что я лежу на полу и у меня такое ощущение, будто меня продырявили насквозь из дробовика.
— Но… — Энтони посмотрел на свои загорелые руки, на каемку грязи под ногтями. — Тебе было страшно?
— Умирать? — Дед сухо улыбнулся. — Когда на тебя все смотрят, как-то смущаешься и начинаешь следить за тем же, что и они.
— Но ты не испугался?
— Нет.
— А как ты думаешь… — Энтони сорвал цветок и отбросил его. — Почему?
— Наверное, — сказал его дед, — когда вот-вот умрешь, начинаешь понимать, что это такое, и оказывается, это не настолько уж скверно.
Дед уехал в Новый Орлеан. Теперь дорога его утомляла, и он больше уже не приезжал на субботу и воскресенье. Тетя Маргарет тоже не приезжала — она неожиданно вышла замуж и через три недели начала разводиться. Ее муж устроил засаду среди азалий, выстрелил в нее, промахнулся, выстрелил в себя, опять промахнулся и только отстрелил себе кусочек уха. К тому времени, когда явилась полиция, он горько плакал.
Все это случилось где-то далеко-далеко. В доме в Порт-Белле не происходило ничего. Энтони сидел в уголке веранды и смотрел на мать в цветнике. Когда вода блестела не так ослепительно, он смотрел на ее пустынный серо-голубой простор. Иногда ему казалось, что все силы у него уходят только на то, чтобы дышать. А ведь я играл в баскетбол, думал он. И меня включили в команду, а теперь стоит мне задеть стул, и остается синяк. А если я ущипну себя за ногу, остается кровоподтек…
День за днем он сидел в тени веранды.
— Нельзя же с утра до вечера только сидеть, — сказала мать. — Нужно и гулять.
— Я не просто сижу, мама, — сказал он. — Я читаю.