— Кресло, — сказал Старик, указывая глазами.
Его большое кресло со спинкой в форме опахала.
Его мягкая плетеная колыбель. Трон, как называла это кресло мисс Маргарет. Кресло, в котором он сидел изо дня в день, глядя, как птицы порхают в бамбуковой клетке.
Стэнли поднял его, как поднимал уже тысячи раз. Он стал легче, подумал Стэнли, совсем ничего не весит.
Птицы в клетке молчали. Ни звука, ни движения. Стэнли усадил Старика, укутал ему ноги легким пледом.
Ну вот, думал Стэнли, Старик водворен в свою клетку. Может, он задремлет и уснет, как птицы.
Глаза следили за ним, блестящие глаза-пуговицы.
— Останься, — сказал Старик.
— Слушаю, сэр.
Стэнли заметил, что сигарочница на столике сдвинута с обычного места, и поправил ее.
Старик вдыхал и выдыхал воздух, каждый раз с присвистом. Стэнли ждал, заложив руки за спину по стойке «вольно», стараясь различить темные нахохленные силуэты птиц в клетке. Зазвонил телефон.
Стэнли привычным движением потянулся к трубке.
— Нет, — сказал Старик очень громко. Стэнли отскочил. Старик чуть-чуть улыбнулся его поспешности — кривой, презрительной улыбкой, дряхлой и надменной.
Усмешка череда, подумал Стэнли. Телефон позвонил и умолк.
Шум разбудил двух-трех птиц, они забили крыльями, испуская хриплые крики. Из дальнего конца оранжереи донесся мягкий шлепок — какой-то тяжелый мясистый цветок упал, не выдержав собственной тяжести.
— Позвать ваших дочек, сэр? — Стэнли вдруг заметил, что говорит шепотом.
Птицы смолкли. Из того же угла, где упал цветок, вдруг донесся всплеск — заработал увлажнитель.
— Мне они не нужны, — сказал Старик. И добавил: — Теперь можешь идти.
И он замолчал. Его голова спокойно лежала на мягкой спинке кресла.
Стэнли отступил на ровную площадку под тяжелой петлей бугенвилеи. В огромном помещении горела только маленькая лампочка возле кресла Старика. А вокруг смыкалась чернота, незрячая и душная от запахов влажных листьев и влажной земли. Она была беззвучна, и только дождь барабанил по стеклянной крыше. Стэнли стоял неподвижно, сознательно расслабив все мышцы, сознательно ни о чем не думая. Иногда начинали ныть ноги, и он слегка менял позу, но не сходил с места и не садился. Он стоял в своем темном укрытии, как застывший страж. Ему был виден Старик — смутная фигура, лишенная красок в тусклом свете, и еще ему был виден угол птичьей клетки. Он смотрел то на кресло, то в клетку. Нигде ни малейшего движения.
Он сам не знал, как понял. Но его ноги словно отлепились от пола. Он почувствовал, как переменился влажный воздух, почувствовал, как листья задрожали мелкой дрожью и исполнились торжествующего зла.