23-го июля
Вчера Бланш Дориан, которая теперь стала моим настоящим другом «по классу», сказала мне с очень странным видом:
– Ну, что же, у вас с Морлан все идет, как следует?
Что мне было ответить? Я молча покачала головой, надеясь, что Бланш не станет больше приставать ко мне, но эта маленькая Дориан страшно любопытна. Она наклонилась ко мне и спросила на ухо:
– Вы уже целовались?
– Да, – пробормотала я.
Ее глаза заблестели;
– А как вы целовались? – спросила она.
Но выговор дежурной дамы, заметившей, что мы разговариваем, избавил меня от необходимости отвечать.
25-го июля
Сейчас я с грустью думала о том, что каникулы приближаются, и мы с Луизой должны будем расстаться на два месяца. О, если бы мы могли видеться в это время! Хоть один только день провести вместе, без надзора; без опасения, что вот сейчас зазвенит колокольчик или войдет классная дама. Увы! Все это – одни мечты!
Передо мной портрет Луизы. Я вижу ее глаза, очаровательный овал ее лица, ее нежную улыбку; но на карточке не хватает красок – главной прелести Луизы. Ее волосы чуть-чуть светлее цвета золота; глаза синие-синие, как цветы барвинка; щечки беленькие и такие нежные, словно сотканы из цветочных лепестков, и на них – два маленькие розовые пятнышка.
28-го июля
Время отъезда приближается. Все маленькие страшно радуются. Я также перед первыми своими каникулами совсем обезумела от радости, а потом мало-помалу привязалась к этому уголку и теперь каждый раз уезжаю с некоторой грустью. Луизы не будет в моем милом Супизе! Я дня не могу прожить без того, чтобы не обнять ее, а мне целых два месяца не придется даже видеть ее! Я умру от этого, наверное, умру!
1-го августа
Последний день! Светит яркое солнце. Сегодня утром раздавали награды. Братья и родные окружают моих подруг, поздравляют их. У ворот монастыря движутся фиакры, омнибусы, семейные экипажи.
У меня нет братьев, нет родных. Внизу меня ждет только моя старая Дина. И я… я не могу решиться уехать: то, что здесь, – по крайней мере, напоминает мне «ее». Я украдкой проскальзываю в тот уголок двора, где мы виделись; потом сажусь на место Луизы в столовой; поднимаюсь в спальный зал и покрываю безумными поцелуями ее изголовье. Что может быть печальнее этого огромного спальный зал теперь, когда он опустел? Обрывки газет и веревок на полу – единственный след годового пребывания здесь двухсот юных обитательниц…
Нет, я уеду! Но ты, моя маленькая тетрадочка, поверенная моей души, ты также поедешь со мною, хотя я и не буду ничего записывать этим летом, потому что проведу его в разлуке с «ней», потому что все это время я не буду жить!