Они взяли карету и поехали в Локневинэн. Глубокий мрак окутывал окрестности, Шоншетта дремала; Жан смотрел в темноту и мучился угрызениями совести. Остаться в Локневинэне вдвоем с Шоншеттой, принять на себя всю ответственность за похищение девушки – эта мысль приводила его в ужас. До сих пор их внезапное бегство можно было считать легкомысленной выходкой, – такие вещи иногда прощаются молодости; но провести ночь вдвоем с этим ребенком, под одной крышей, – этим можно было навсегда погубить репутацию девушки. Но отступать было уже поздно!
В Локневинэне путешественников встретил один Виктор. Ивонна уехала со своей госпожой, вызванной телеграммой в Бонн, к умирающей сестре. Энергичная старушка, не теряя ни минуты, собралась и уехала, оставив Жану успокоительную записку. Виктор очень обрадовался приезду Шоншетты.
– Ах, дорогая мадемуазель, – сказал он, провожая Шоншетту в ее прежнюю комнату, – так ваш батюшка-все-таки согласился? Если бы вы знали, как мы все за вас молились! И как это хорошо, что вы приехали вместе с мсье Жаном, как жених с невестой! А мадам даже не предупредила нас! Впрочем, это не удивительно: сегодня утром бедняжка была так встревожена телеграммой!
Шоншетта слушала его с некоторым смущением, но не стала разубеждать, решив, что, может быть, и лучше, если в Локневинэне их будут считать женихом и невестой. Она объявила, что устала и хочет сейчас же лечь спать. Прощаясь и пожимая друг другу руки, и она, и Жан оба почувствовали, что в их счастливом настроении зазвучала грустная нотка.
Через час все обитатели маленького замка мирно спали, за исключением Жана, который сидел у своего стола, закрыв лицо руками, погруженный в мучительные, размышления. Чем больше он раздумывал, тем безвыходнее представлялось ему его положение. Как поступит теперь отец Шоншетты, ввиду такого дерзкого нарушения его прав? Какие безумные идеи могут зародиться в его больном мозгу под влиянием такого удара? Оставалась одна надежда: скрыть все от Дюкателя, пока не удастся придумать какой-нибудь выход.
Жан во всем этом обвинял почти исключительно одного себя; Шоншетту он оправдывал: влюбленная женщина, почти ребенок, всегда слепо отдается своему чувству; но мужчине нет оправдания, если он не думает за двоих. Притом у него были причины, неизвестные Шоншетте, которые должны были удержать его: ведь она не знала подробностей первого свидания между ее отцом и Жаном, не слышала разоблачений мадам Бетурнэ, не подозревала о тайных узах, связывавших ее судьбу с судьбой Жана. Зная все это, она, конечно, не согласилась бы покинуть Супиз. А он все, все забыл, и только потому, что это дитя сказало ему: «Люблю!»