Он почти готов был послать за полицией и арестовать соблазнителя.
Между тем господин в панаме, чувствуя, что за ним наблюдают, рассыпался в преувеличенных любезностях, точно хвастаясь перед соседом. Взяв молодую девушку за руку, он покрывал поцелуями эту худенькую руку в том месте, до которого не доходила перчатка. Девушка не протестовала, с восхищением рассматривая своего собеседника с головы до ног.
– Какой вы нарядный! – не вытерпела она.
– Отчего ты не хочешь говорить мне «ты»?
– Ты ужасно шикарный…
– Ты любишь меня, милая маленькая Зон?
Зон отрицательно покачала головой, как будто говоря: «Нет!», но в то же время сложила свои пышные губки для поцелуя.
– Однако довольно болтать, – сказала она, – а то мне достанется. Сколько сейчас времени?
– Двадцать шесть минут четвертого.
– Бегу. До свидания… сегодня вечером!
Она залпом допила свой стакан и встала.
– Без четверти восемь, у ресторана, – сказал мужчина, тоже вставая.
– Решено. До свидания!
Модистка протянула ему руку, а он удержал ее в своей, провожая девушку до экипажа.
Окинув быстрым взглядом бульвар, на котором вблизи ресторанчика не видно было ни души, Зон шепнула:
– Поцелуй меня.
И Бурдуа видел, как они обменялись долгим, горячим поцелуем, не обращая внимания на присутствие кучера, шофера, и даже страдавшей желудочным катаром хозяйки ресторана и ее слуги, которых такое редкое происшествие заставило выйти на террасу. Самый близорукий наблюдатель не мог бы принять этот поцелуй за то, что англичане называют a soul kiss – поцелуй души. Наконец молодая девушка вырвалась и легко прыгнула в экипаж, крикнув кучеру:
– На улицу Матюрэн, двадцать четыре.
Когда легкий экипаж исчез, господин в панаме вернулся к своему столику с намерением расплатиться.
В эту минуту строгий взгляд Бурдуа встретился с черными глазами «соблазнителя», который остановился в нерешительности, держа в руках пятифранковую монету. В голове Бурдуа мелькнуло какое-то отдаленное воспоминание, но, прежде чем он успел опомниться, незнакомец подошел к нему и, пряча деньги в жилетный карман, с улыбкой произнес:
– Жюль Бурдуа?
– Да… но…
– Ты не узнаешь меня? А вспомни-ка лицей в Лиможе…
– Ах, Житрак… Луи Житрак!..
Товарищи горячо пожали друг другу руки.
В душе общительного Бурдуа вместо образа «развратного соблазнителя» уже воскресло воспоминание о Житраке, самом плохом ученике из всего класса, ленивом и смелом, постоянно лгавшем и, тем не менее, симпатичном, который уже хвастался любовными похождениями и выигрывал самые необыкновенные пари. Этих воспоминаний было достаточно, чтобы Бурдуа примирился и с костюмом, и с победоносным фатовством товарища.