— Кто тебе это сказал? — спрашивает Гранса, внезапно проявляя внимание.
— Он сам.
— Роза это подтверждает?
— Роза никогда не обмолвится о том, что происходит у них дома.
— Не доверяй! — говорит Гранса. — Ребенок, который жалуется на одного из родителей, чтобы лучше выглядеть в глазах другого, — это часто случается. Но если она снова будет бить его, предупреди меня: я составлю акт. А пока повторяю то, что уже как-то говорил тебе: ни жалоб, ни требований до окончания раздела имущества. А потом посмотрим, как нам быть. У тебя больше ничего нет?
Он встал, показывая, что беседа окончена.
— Я подыскал себе домишко в Ножане, — сказал Луи. — К концу месяца туда перееду. А двадцать пятого я женюсь.
— Привет кузине, — откликнулся по привычке Гранса.
8 июля 1966
Она очень плохо спала: ворочалась, нервничала, едва начавшаяся дрема сменялась кошмаром, она то и дело тянула руку вправо, как бы желая убедиться еще раз в том, что кровать пуста. Там простыня так и осталась холодной. Это обычное место мужей — правая сторона, левой рукой они обнимают, а правую оставляют свободной. Судебные решения не властны над ночными снами, которые бесконечно сменяются. Называет ли Луи во сне другое имя? Осознает ли он, ворочаясь, что щека его уже не покоится меж плечом и грудью, на золотой ладанке, которую некогда подолгу жевали молочные зубки и которую Алина продолжала носить, как носит солдат жетон с регистрационным номером?
Она встала с ощущением, что «волосы, как проволока, впились ей в голову» — так Алина обычно говорила о мигрени; быстро проглотила две таблетки аспирина, за ними еще две, но не смогла преодолеть сверлящей головной боли, к которой присоединилась судорога в ноге. И все же Алина поднялась, хромая на онемевшую ногу, поцеловала проснувшихся детей, накормила их, проследила за тем, чтобы все четверо, отправляясь в гости к Фиу, привели себя в порядок, чтобы застегнули пуговицы, вычистили туфли, взяли с собой носовые платки, усадила их в машину Жинетты, заехавшей за ними в десять часов, да еще успела сунуть ей в багажник какой-то чемодан, сказав на ходу: Вот то, о чем я тебе говорила. Не в силах проглотить кусок, упорно думая о том, что нельзя ронять своей репутации, она наскоро расставляла по местам мебель, протирала ее в поясках ничтожной пылинки, когда через нарочно распахнутые двери, вроде как на мельницу — открыть — значит принять, — к ней вторгся кто-то и уже из коридора, громко топая ногами, вопросил:
— Здесь есть кто-нибудь? Прошу выйти!
— Вы что, пришли грабить меня? — выходя к нему навстречу, любезно осведомилась Алина. Долговязый светловолосый молодой человек с трепещущими за стеклами очков ресницами слегка опешил. Если взять за образец внешность нотариуса из Шазе, весьма решительного с фермерами и угодливо сгибающегося перед маркизом, следовало сделать вывод, что респектабельность обязывает всех нотариусов быть седыми и толстыми. Алина была исполнена недоверия к незнакомым людям; к тому же она многое не поняла из того, что посоветовал ей адвокат Лере, поэтому все ей казались только врагами.