— Кто его лечащий врач?
— Доктор Фаррел. Его кабинет находится в Брюмнер-билдинге.
Я поднялся.
— Благодарю вас за потраченное на меня время, миссис Крамер.
Я поехал к Брюмнер-билдингу и на лифте поднялся к кабинету доктора Фаррела. Когда секретарь проводила меня к нему, я показал мои документы.
— Доктор, — сказал я, — некий Роберт Крамер, один из ваших пациентов, застрахованный в нашей компании, умер три дня назад.
Доктор Фаррел был седеющий мужчина в возрасте далеко за пятьдесят. Он кивнул.
— Я читал об этом. — Сестра принесла карточку из картотеки, и он изучил ее. — Крамер был моим пациентом более десяти лет. Примерно года два с половиной назад я обратил внимание на плохое состояние его сердца. Я сказал ему об этом, стараясь чрезмерно не напугать, составил разумный распорядок и высказал все обычные предостережения и советы. — Доктор Фаррел взглянул на меня. — А шесть месяцев назад при осмотре я установил, что его болезнь сердца заметно прогрессировала. По другим показателям он также был не в лучшей форме: общая слабость, переутомление. На этот раз я уже настоятельно посоветовал ему поберечь себя. Надо полагать, он не последовал моему совету.
— Его жена сказала, что он не говорил ей о своем сердце.
— Думаю, он опасался, что она станет волноваться.
— Да, возможно, вы правы.
А затем я поехал на Брейнард-стрит к дому 231. Это было четырехэтажное здание в ряду других домов из красного кирпича в старой части города, где царила тишина.
Я выкурил сигарету, сидя в машине, а затем вошел в дом и поднялся на последний этаж, где находилась студия.
Действительно, у Элен Морланд были серые глаза, и она смотрела на меня безо всякого выражения, пока я объяснял ей цель моего визита.
— Вы знали, что у Крамера было больное сердце?
Ее губы уже сложились в слово «нет», но затем какая-то мимолетная тень прошла по ее лицу. Она внимательно посмотрела на меня и двинулась в глубь комнаты.
— Да. Он говорил мне.
— Вы знали, что страховой полис Крамера записан на вас?
Она остановилась перед мольбертом.
— Да.
В мои обязанности это не входило, но я спросил:
— А почему?
Она взяла кисть и провела одну линию, потом другую и начала ее размазывать.
— Боб сказал, что любит меня. У него не было денег, но было желание мне со временем что-нибудь оставить.
— Он готов был отдать вам жизнь. Вас это трогало?
Я прошел по студии. Там были картины, законченные и незаконченные, и я чувствовал, что к ним остыли, едва сняв с мольберта. Одни были написаны в абстрактной, другие — в импрессионистской манере. Часто на картине были хаотичные мазки, ничего не обозначавшие, кроме того, что, делая их, она думала о чем-то другом.