Жена ждала моего ответа, но вместо него я лишь подхватил Ярослава и посадил его себе на плечо, чтоб лучше видел, а на Ивана указал глазами Нарушкину, командир лейб-гвардии все понял и последовал моему примеру, разве что усадил ребенка не на плечо, а на шею.
Боковым зрением увидел как Оля опустила взгляд долу, и с ее щеки скатилась одинокая слеза…
Что ж, ей не понять. Да и вправе ли я желать этого от женщины?
Однако сыновей портить не дам! Пусть смотрят и запоминают, как должно поступать со зверьми с людской личиной. Ванька то еще мал, четвертый год идет, а вот Ярик уже взрослый, понимает многое, поэтому когда каты накинули на головы преступников холщевые мешки и бросили сверху пеньковую петлю тут же спросил:
— Батюшка, а зачем им веревка?
В такие моменты нужно отвечать максимально искренне и правдиво, да так, чтобы ребенок это почувствовал и даже тени сомнения не осталось.
— Понимаешь, Ярослав, каждый человек должен прежде любого своего поступка подумать и принять его сердцем. И вот когда человек совершает зло с чистым сердцем, без тени сомнения, без боли и страха за бессмертную душу свою, вот тогда он уже не человек.
Я понимаю, что для ребенка это сложно, непонятно, но вот Ярослав смотрит на меня слишком уж задумчиво и спустя пару секунд задает закономерный вопрос:
— А кто тогда?
— Лютый зверь, в котором только личина людская, а остальное бесовское, — нехотя поясняю ему и слышу как рядом всхлипывает Оля. Ей мои методики точно не по нраву, но сейчас, слава Богу, не эпоха феминизма, женщины именно там где и должны быть — дома, в заботах о семье, хозяйстве и здоровье.
— А веревка то зачем? — спросило дитя, так и не получившее внятного ответа.
— Наказать зверя надо, да так, чтоб больше таковых не являлось.
На сей раз Ярослав ответом оказался удовлетворен и с интересом продолжал смотреть на то как на четырнадцати эшафотах готовят казнь. Он еще не понимал что должно произойти.
И вот тут в голове мелькнула мысль: 'А вправе ли я калечить детство своего ребенка, ведь видеть смерть в таком возрасте — это отпечаток на всю жизнь!'. Но следом за ней явилась еще одна: 'Государь не может быть жалостливым к врагам своего народа'.
Каты закончили. Смурной день показался еще гаже, людской гвалт нарастал пуще метели в феврале, народ требовал, а палачи смиренно ждали приказа. Старый медведь выжидающе посмотрел на меня.
Киваю ему. И князь-кесарь дает отмашку.
Щелк! Бумс! Пара ударов крышки по брусьям и механизм стопорится, а на натянутых веревках дергаются в конвульсиях четырнадцать тел. Они умирают медленно, не у кого шею не сломало, каты Берлоги люди умелые, могут сотворить такую казнь, что человек проклянет собственных родителей, подаривших ему жизнь…