— Ну нет, не совсем; вы глубоко ошибаетесь, — возразил Робер. — Это дело темное, и я очень жалею, что в него ввязался. Нечего мне было лезть. Если бы оно опять началось, я бы, конечно, держался в стороне. Я — солдат, армия для меня прежде всего. Если ты еще побудешь с господином Сваном, то я скоро сюда вернусь — я иду к тетке.
Однако я увидел, что Робер разговаривает с мадмуазель д'Амбрезак, и мне стало обидно при мысли, что он солгал мне относительно их возможной помолвки. Успокоился я, только когда узнал, что Робера всего лишь полчаса назад познакомила с ней виконтесса де Марсант, мечтавшая об этом брачном союзе, потому что Амбрезаки были очень богаты.
— Наконец-то я встретился с образованным молодым человеком, который читал Бальзака, который имеет о нем представление, — обратился барон к маркизе де Сюржи. — Мне это особенно приятно, потому что встретились мы с ним в таком месте, где это большая редкость; потому что молодой человек — один из мне равных, потому что он — нашего круга, — делая упор на этих словах, добавил он. Хотя Германты и притворялись, будто для них все люди равны, но в торжественных случаях, когда они находились в обществе людей «знатных», а в особенности — не столь уже «знатных», которым они хотели и могли польстить, они не задумываясь вытаскивали на свет божий старинные семейные предания. — В былые времена аристократами называли лучших людей, лучших по их умственным способностям и душевным качествам. А сейчас я впервые вижу среди нас человека, который знает, кто такой Виктюрньен д'Эгриньон. Впрочем, нет, не впервые. Есть же еще Полиньяк и Монтескью, — прибавил де Шарлю — он понимал, что, услышав сравнение с двумя такими именами, маркиза растает. — Ну да ведь вашим сыновьям в смысле образованности было в кого пойти — у их деда по материнской линии была знаменитая коллекция восемнадцатого века. Я покажу вам мою, если вы захотите доставить мне удовольствие как-нибудь позавтракать у меня, — обратился барон к Виктюрньену. — Я покажу вам любопытное издание «Музея древностей» с поправками, сделанными рукой Бальзака. Я буду счастлив устроить у себя свидание двух Виктюрньенов.
Я не мог бросить Свана. Он устал уже до такой степени, когда тело больного представляет собой всего лишь реторту, в которой происходят химические реакции. Его лицо покрылось точечками цвета берлинской лазури, в которых, казалось, нет ничего живого, и пахло от его лица так, как пахнет в школах в кабинетах «естественных наук» после «опытов», из-за чего там бывает очень неприятно оставаться. Я спросил Свана, не было ли у него долгого разговора с принцем Германтским, и если был, то нельзя ли узнать — о чем.