Да и сам кабачок выглядел до нельзя странно. Крохотные овальные окошки, затянутые полупрозрачными пластинами слюды, таинственный полумрак, редкие свечи на столах, массивные топоры и мечи, развешенные по стенам. Над холодным оружием размещались головы диких кабанов, медведей и ещё каких-то незнакомых клыкастых существ — свирепых и несимпатичных. Приоткрытые пасти лохматых голов скалились в многообещающих кривых оскалах, стеклянные глаза блестели откровенно недобро и плотоядно.
— Классические декорации к сериалу про мрачное средневековье, — пробормотал себе под нос Томас. — Мракобесие и вселенская тоска, намекающая на кровавые ужасы и медленное сумасшествие…
Молоденькая особа — симпатичная даже, если бы не большие круглые уши жёлто-лимонного цвета, густо обросшие рыжей шёрсткой — небрежно касалась кончиками пальцев клавиш старенького рояля и, томно прикрыв глаза, самозабвенно выводила:
И никого со мной в ночи.
Кругом — лишь сизый дым….
И в мире больше нет причин
Остаться молодым…
Томас сосредоточился и попытался мысленно проанализировать сложившуюся ситуацию. Впрочем, это абсолютно ничего не прояснило. Более того, он с ужасом осознал, что болен, а болезнь эта называется — раздвоение личности.
«Если смотреть правде в глаза, то я, кажется, сошёл с ума», — честно признался сам себе молодой человек.
С одной стороны, он осознавал себя Томасом Моргенштерном, студентом первого курса Университета австрийского городка Клагенфурта. С другой же стороны, являлся обыкновенным хоббитом Томасом Утренником, родом из заштатного посёлка Землеройска. Совпадало только одно: в обоих случаях ему было восемнадцать лет с крохотным хвостиком. Причём, он почему-то был твёрдо уверен, что это «восемнадцать с хвостиком» имеет самое прямое отношение к происходящему.
Звуки баллады стихли, и незнакомый грубый голос поинтересовался:
— Утренний хоббит, не желаешь ли выпить? Эй, я к тебе обращаюсь, недомерок!
Только когда по затылку хорошенько прилетело яблочным огрызком, Томас сообразил, что голос обращался именно к нему. А ещё он понял, что прямо-таки умирает от жестокой и колючей жажды, да и в голове что-то громко стучит и звенит.
Он вылез из-за стола, аккуратно отодвинул в сторону тяжёлую дубовую табуретку и, неуклюже косолапя, прошёл к высокой барной стойке.
«Что это такое с моими ногами?», — подумалось. — «Такое впечатление, что они стали гораздо короче. Куда, кстати, подевались кроссовки? С каких таких пирожков подгоревших я разгуливаю босиком? И этот звон-стук в голове…».
За барной стойкой располагался человек, что уже радовало. Здоровенный такой мужик, широкоплечий, светловолосый, кареглазый, с недельной щетиной на щеках и подбородке.