— Экий ты, братец! Здоровье у тебя и без того неважное, а матушка твоя взяла с меня слово беречь ее Никошу как зеницу ока. Того гляди, схватишь капитальную простуду.
Гоголю было не до ответа: в течение нескольких минут он беспрерывно кашлял и сморкался.
— А вона и трухмальные! — раздался тут с облучка голос возницы.
— Какие трухмальные? — переспросил Данилевский.
— А ворота, значит. Данилевский расхохотался.
— Триумфальные! Ну, брат Николай, как бы твой триумфальный въезд не обратился тоже в трухмальный.
Кибитка остановилась у городской пограничной гауптвахты перед спущенным шлагбаумом. Подошедший солдат потребовал у проезжающих паспорта. Когда он тут посветил фонарем под кузов кибитки, у него вырвалось невольно:
— Эй, барин! Да ты ведь нос себе отморозил. Гоголь схватился рукою за нос, который у него давно уже пощипывало.
— Ну, так, напророчил! — укорил он приятеля. — Не угодно ли делать завтра визиты с дулей вместо носа!
— Снегу, Яким, поскорее снегу! — заторопил Данилевский, которому было уже не до шуток.
Пока оттирали злосчастный нос, паспорта на гауптвахте были справлены и шлагбаум поднят.
— С Богом!
Мнительный по природе Гоголь настолько вдруг упал духом, что, уткнувшись в свой плащ, почти не глядел уже по сторонам. Да правду сказать, и глядеть-то было не на что: от заставы вплоть до Обуховского моста попадались только там да сям убогие, одноэтажные домишки, разделенные между собою длиннейшими заборами и пустырями. Пробивавшийся сквозь замерзшие окна этих домиков скудный свет был единственным уличным освещением, если не считать натурального освещения бесчисленных звезд, все чаще и ярче проступавших в вышине на темном фоне неба.
— Ну, столица! И фонарей-то не имеется! — воскликнул Данилевский. — Ничем, ей-Богу, не лучше любого уездного городишки.
Гоголь отозвался сердитым «гм!». Зато ямщик, слышавший такое легкомысленное замечание молодого провинциала, счел нужным вступиться за честь столицы.
— Ты, барин, Питера нашего, не видавши, не хай! Это — пригород; за Фонтанкой только пойдет самый город.
И точно, по ту сторону Фонтанки потянулись почти сплошные ряды каменных домов, двух-, трех- и даже четырех этажных, а перед домами довольно редкая цепь тусклых масляных фонарей.
— Вот тебе и фонари, — сказал ямщик.
— Так и сверкают! — пробрюзжал из-под своего плаща Гоголь. — Сами себя освещают.
— А вот и базар наш — Сенная, — продолжал поучать ямщик, когда они добрались до Сенной площади, запруженной, по случаю рождественских праздников, кроме постоянных ларей и открытых навесов еще сотнями крестьянских саней со свиными тушами и грудами всякой живности. — Есть, небось, на что посмотреть! А вам-то от Кокушкина моста уж как способно: хоть каждый день ходи. Вам чей дом-то?