Папашу Буассони революционные теории интересовали больше, чем революция; он нарушил молчание:
— Да! Верно! Согласен! Трудно предвидеть переход предреволюционной ситуации в революционную… Однако, однако… Когда эта революционная ситуация уже сложилась, разве невозможно предвидеть наступление революции?
— Предвидеть! — перебил раздраженно Мейнестрель. — Предвидеть… Главное не в том, чтобы предвидеть… Главное в том, чтобы подготовить и ускорить переход революционной ситуации в революцию! Тут все зависит от субъективных факторов: от степени готовности вождей и революционного класса к революционному действию. И эту готовность надлежит нам всем, авангарду, развивать максимально, всеми средствами. Когда готовность станет достаточна, тогда можно ускорить переход к революции! Тогда можно управлять событиями! Тогда, если вам угодно, да, можно предвидеть!
Последние фразы он произнес одним духом, понизив голос и с такой быстротой, что многим слушателям-иностранцам трудно было его понять. Он замолчал, слегка откинул голову, коротко улыбнулся и закрыл глаза.
Жак, все время стоявший, заметил возле окна свободный стул и занял его. (Принимать участие в коллективной жизни для него было лучше всего вот так, когда он мог, не порывая контакта, избегнуть тесного соприкосновения с другими и, держась в стороне, вернуть себе самообладание, — тогда он испытывал не только чувство солидарности с товарищами, но и чувство братства. Удобно устроившись на стуле, скрестив руки и прислонившись головой к стене, он на мгновение окинул взглядом кружок: после минутной передышки все лица снова обратились к Мейнестрелю. Позы были различные, но свидетельствовали о напряженном внимании… Как он любил их, этих людей, отдавших себя целиком служению революционному идеалу, людей, чью жизнь, бурную и изломанную, он знал в подробностях! Он мог в идейном плане выступать против некоторых из них, мог страдать от взаимного непонимания, от некоторых грубостей, но он любил их всех, потому что все они были «чистые». И был горд их любовью к себе, ибо они любили его, несмотря на все, чем он от них отличался, потому что они чувствовали, что он тоже «чистый»… Внезапное волнение затуманило его взгляд. Он перестал видеть их, различать одного от другого; и на один миг этот круг людей, стоявших вне закона, собравшихся сюда со всех концов Европы, сделался в его глазах образом угнетенного человечества, которое осознало свое порабощение и, наконец восстав, собирало все свои силы, чтобы перестроить мир.
В тишине раздался голос Пилота: