— Прошу извинить меня, ваша светлость, но надеюсь, вы не будете возражать, если я прямо вам скажу…
— А какой в этом смысл? — пробурчал Максимус нахмурившись, жалея, что не успел выпить с утра хотя бы чашку чая, перед тем как его начнет отчитывать его собственный камердинер.
— Вы что, совсем лишились разума? — продолжал Крейвен, строго взглянув на своего хозяина.
Максимус же, не глядя на камердинера, принялся умываться над тазом.
— Если бы я хотел знать ваше мнение, Крейвен, я бы…
— Как ни больно мне говорить с вами в таком тоне, ваша светлость, я чувствую, что мой долг это сделать, — перебил Крейвен.
Сжав зубы, Максимус взял бритву и, убедившись, что рука у него не дрожит, провел ею по щеке. На камердинера он по-прежнему не смотрел.
— Джентльмен не насилует леди, — заявил Крейвен. — Тем более леди, живущую под его крышей и, следовательно, находящуюся под его защитой.
— Я ни разу в жизни не изнасиловал ни одной женщины — проворчал герцог.
— Милорд, а как еще назвать совращение незамужней леди благородного происхождения?
Это был хорошо рассчитанный удар, и Максим, тотчас же его почувствовал. Ведь Артемис говорила ему, что когда-то ее заставил страдать мерзавец, бывший ее женихом, — а чем он, собственно, лучше? Конечно, ничем. Во всяком случае, сын доктора ее не совратил.
А он герцог Уэйкфилд, это сделал.
Неужели он причинил боль своей богине. Неужели она скрывала душевные раны, нанесенные его легкомысленным поведением? Одна лишь мысль об этом вызывала у него желание биться головой о стену. Никто не имел права так мучить ее, и в первую очередь он сам. Да, Крейвен прав: он, Максимус, болван и мерзавец. И вообще, если он хоть чуточку джентльмен, то должен отказаться от нее, должен порвать с ней и отпустить ее.
Однако он не мог этого сделать. Он знал, что просто-напросто не вынесет, если она уйдет.
— Вот что, Крейвен… — проговорил герцог, сделав глубокий вдох. — То, что происходит между мисс Грейвс и мной, вас не касается.
— Вот как? — В голосе камердинера прозвучали язвительные нотки. — А чье же это дело, если не мое. Может, вы слушаете своих сестер, или мисс Пиклвуд, или тех джентльменов в парламенте, которых называете своими друзьями?
Максимус медленно повернулся и в упор посмотрел на камердинера — подобным образом с ним никто никогда не разговаривал. И тут ему вдруг показалось, что Крейвен постарел — сейчас он выглядел самым настоящим стариком.
— Вы сами себе закон, ваша светлость. И так было всегда. Именно это и помогло вам пережить трагедию. Именно это и сделало вас таким влиятельным человеком. Но беда в том, что вас некому остановить, когда это следует сделать.