— Ах, значит, вы протестантка! — Своей резкостью это слово ошеломило ее, привыкшую к словам менее определенным и более мягким — таким, как «вы принадлежите к англиканской церкви» или «вы англиканского вероисповедания». — Ну что ж, приятно было с вами побеседовать, — сдался он. — Протестантский священник скоро к вам придет.
Англиканский священник предложил ей приобщиться святых тайн, и, хотя она была не богомольная, предложение его приняла, отчасти из суеверия, а еще потому, что это как-то выделяло ее из всех, кто был в палате. Причастие получила еще только одна женщина. Прочие осудили помятый стихарь священника, удивлялись, почему он не носит нейлоновый или териленовый, и вспоминали своих священников, которые отказывались совершать обряд венчания и крестить в своей церкви, если родители младенцев не посещали церковных служб и были повинны во многом другом, что говорило о людском безрассудстве и о нехристианском поведении.
Конечно, в больнице, особенно в те дни, когда ее навещал священник, мысли о смерти сами собой приходили в голову, и Марсия задавала себе беспощадный вопрос: как же все будет, если она умрет, ведь близких родственников у нее нет? Пожалуй, похоронят на кладбище для бедных, если такое все еще существует, хотя оставшихся денег хватит на похороны, но, как знать, может, ее тело сунут в печь, а она никогда этого не узнает. Надо смотреть на все трезво. Правда, можно завещать некоторые свои органы на научные исследования или для пересадки. Эта последняя идея не оставляла ее, сочетавшись с мыслью о мистере Стронге, и она собиралась заполнить страницу в той книжечке, что ей выдали при поступлении в больницу. Собиралась, но так и не собралась, а к тому же операция прошла благополучно, и она не умерла. «Я не умру, но буду жить…» Есть такой стих, который тогда все вертелся у нее в голове. Теперь ничего такого она не читала и вообще не читала, но эта цитатка иногда вспоминалась ей.
Дожидаясь поезда в то утро, Марсия увидела надпись размашистыми заглавными буквами, накорябанную кем-то на стене платформы: «СМЕРТЬ АЗИАТСКОМУ ДЕРЬМУ». Она долго смотрела на нее, повторяя шепотом эти слова, точно стараясь понять их смысл. Они вызвали у нее еще одно воспоминание о больнице — воспоминание о человеке, который вез ее на каталке в операционный зал. Бородатый, красивый какой-то чуждой, благородной красотой, голова и стан закутаны в голубоватую кисею. Он назвал ее «милая».
Когда Марсия вошла в контору, все трое подняли на нее глаза.
— Вы, кажется, опоздали? — съязвил Норман.