— Пожалуйста, Коннор, не думай обо мне плохо.
Из клубка владеющих сейчас Коннором эмоций на поверхность вырывается самая сильная — гнев.
— Да что тебе за дело до моего мнения?! Скоро ты разорвешь меня в клочья и раздашь покупателям. Думаешь, если я прощу тебя — если хоть кто-нибудь из нас когда-нибудь простит тебя — это сделает тебя достойным прощения? Разбежался!
Дюван выпрямляется; личина отстраненной изысканности сменяется отчаянием, таким же ледяным и пустым, как воздух за бортом. Откровение длится всего лишь один миг, но Коннор успевает распознать его; и в этот момент он понимает, что у него есть кое-что, к чему этот человек стремится со всей страстью души, но чего ему никогда не обрести: уважение к самому себе.
— Давай заканчивать, — говорит Коннор, понимая, что тем самым приближает неизбежное, но если честно, ему теперь все равно. — Я устал от твоего вида. Расплети меня.
Дюван встает, и его внушительная фигура кажется не такой внушительной, а безупречная осанка — не такой безупречной. Он отводит глаза в сторону, не в силах выдержать горящий взор Коннора, и молвит:
— Как пожелаешь.
Час спустя Риса сидит перед Orgão Orgânico, опустив руки. В ее голове звучит «Реквием» Моцарта. Она цепляется за последнюю ниточку надежды, в то время как сзади на нее взирает Дюван, с комфортом развалившийся на софе. Самолет дрожит, попав в область турбуленции.
— Это происходит сейчас? — спрашивает Риса. Она отказывается смотреть на Дювана. И на ряды обвиняющих лиц перед ней. Она смотрит только на клавиши — белые и черные в мире неумолимой серости.
— Он скоро окажется в камере, если уже не там, — подтверждает Дюван. — Постарайся не думать об этом. Сыграй что-нибудь веселое.
Голос Рисы едва слышен, когда она шепчет:
— Нет.
Дюван вздыхает.
— Ну что за бессмысленное сопротивление! Ох уж эта твоя высокая мораль! Пик благородства, за который ты так цепляешься — не что иное, как зыбучий песок.
— И пусть он меня затянет.
— Он тебя не затянет. Ты ему не позволишь сделать это, и ты будешь играть. Возможно, не сегодня, но завтра или послезавтра. Потому что выживание заложено в твоей натуре. Видишь ли, Риса, выживание — это пляска между нашими потребностями и нашей совестью. Когда потребность очень велика, а музыка играет достаточно громко, мы пляшем усерднее, тем самым втаптывая нашу совесть в грязь.
Риса закрывает глаза. Этот танец ей хорошо знаком. Она танцевала его для Роберты и «Граждан за прогресс», когда согласилась выступать в защиту расплетения. Да, конечно, Рису шантажировали, и она делала это ради ребят на Кладбище, но все равно. Плясала? Плясала.