Дни бежали, и прошла неделя, потом вторая, потом третья. В тот момент, когда Ровена осознала, что пришли уже дни ее месячных и ничего не происходит, она села и истерически захохотала. План Гилберта удался на славу. Семя этого проклятого грубияна прижилось. Но Киркбурга уже нет. С дороги, когда они останавливались, были видны черные клубы дыма над крепостью и охваченные пламенем деревянные здания. Там не осталось ничего, что стоило бы обеспечивать за собой с помощью ребенка, который появится на свет через восемь месяцев.
Потом ее безумный смех сменился слезами и чувством жалости к себе. Что она сделала такого, чем заслужила такую судьбу? Что будет, когда Уоррик де Чевил вернется в Фулкхест?
Джон Гиффорд, без сомнения, будет у нее отнят, и, следовательно, исчезнет и весь комфорт, которым он здесь ее окружил. Вернется другой тюремщик или какой-либо похожий на него. И примет ли де Чевил во внимание тот факт, что она ждет ребенка? Нет, – он ведь хочет, чтобы она умерла. Ей нет смысла обращаться к нему с просьбами по поводу ребенка. Ему не нужен Киркбург. Он разрушил его, следовательно, ему будет все равно, даже если она скажет, что ребенок является наследником Лионса. Но ребенок так же и ее, а ему вряд ли понравится, если она оставит наследника.
Она может не беспокоиться о том, тяжело ли рожать в тюрьме. Ей все равно не дадут прожить так долго, тем более когда Фулкхест вернется. Интересно, долго ли его не будет, не с Гилбертом ли он воюет, ведь у Гилберта осталось в распоряжении войско Лионса? Если бы она смогла родить ребенка прежде, чем вернется Фулкхест, то уговорила бы Джона Шиффорда найти дом для малыша.
Ровена не помнила, с какого момента мысли о ребенке стали занимать ее все больше. Даже если он был зачат с дурной целью, сейчас это не имело значения.
Ее малыш. И не важно, что его отец ненавидел ее. Его отец…
Она слишком много думает обо всем в темнице, и слишком часто ее воспоминания возвращаются к тому человеку. Ей не нравилось это, но происходило помимо ее воли. Достаточно было просто закрыть глаза, и она сразу могла представить себе его, лежащего перед ней.
Она не обманывала его, когда сказала, что счастлива с ним. Ей не доставило удовольствия само действие, но, когда первая боль прошла, ей не стало неприятно трогать его, гладить его. Он совсем не был отталкивающим на вид, за исключением серебристых глаз, которые ее ненавидели. Но до того, как она с ним в первый раз заговорила, эти глаза казались любящими и делали его очень красивым.
Она не услышала приближающихся шагов Джона, пока дверь с привычным скрежетом не отворилась. Он не был улыбающимся, как обычно, и выглядел чем-то расстроенным. И затем…