Политики о себе, конечно, скажут сами, а я в этом тексте обойдусь без них и постараюсь вместить в него как можно больше людей. Я вот еще вмещу сюда звезду марша, веселого человека, водрузившего себе на голову вполне приличных размеров башню танка, назвавшего себя «эко-био-нано-танк-купе» и ходившего с плакатом на груди «Танки мрази не боятся!». А были еще двое, они несли плакат со словами, в которых была огромная правда жизни, хотя я и не понимал, при чем здесь Путин, выборы, политика и т. д. и т. п. На плакате у них стояло: «Сон алкоголика тревожен и недолог!» — и я, хоть и не алкоголик, но о многом задумывался. А еще один человек нарядился на марш со всем вкусом крестьянина девятнадцатого века, носящего красную шапочку с красным же платком, красную байковую жилетку, обметанную коричневой лентой, и маленькие, исключительно изящные валеночки, расшитые красным узором. Этот франт ходил меж людьми с чуть сонным и чуть вялым выражением на бледном и капризном лице и грозно, как Илья Муромец, предупреждал кого надо своим плакатом, хотя сам был явно сложения не богатырского, но это все равно: «Вова, я уже слез с печи!»
А вокруг дамы в соболях — или это все-таки норка? — и вокруг ироничных горожан, и между вполне себе свирепых националистов, и между игривых сетевых хомячков, и партийных функционеров, и либеральных посетителей того, что на одном форуме названо «митингами, дринками и тусовками», тихими кругами бродила худая пожилая женщина в ветхом пальто с широкими лацканами, цвета смородинного киселя, с голодным лицом и странными, обращенными в себя, уже уплывающими куда-то глазами, в которых отчаяние уже начинало сменяться безумием, и держала у груди самодельный плакатик, на котором была ее такая трудная, такая тяжелая мысль, нашедшая для себя такие короткие и такие ужасные слова: «Я Родина. Помогите!»
Черный воздух, белый снег
5 марта 2012 у оппозиции первые признаки усталости. Что делать дальше? Отчаянная попытка Удальцова
У входа на Пушкинскую площадь, сразу за рамками металлоискателей, стоят парень и девушка с огромными букетами белых гвоздик. Они раздают цветы направо и налево. Я встречаюсь с парнем глазами, и он протягивает мне гвоздику: «Возьмите и вы тоже!» Некоторое время я двигаюсь в плотной толпе с цветком в руке, но он мне мешает записывать в блокнот, и тогда я передариваю его девушке, которая сияет так, как будто у нее сегодня праздник.
Народу меньше, чем на предыдущих митингах и маршах, но и площадь меньше. Толпа плотная, проталкиваться трудно. Рыжков со сцены спрашивает, пробуя микрофон: «У Александра Сергеевича слышно?» — «Слышно!» — радостно отвечает сразу пара сотен голосов. Митинг начинается и продолжается речами, которые повторяют те, что уже были сказаны на Болотной, на Сахарова и снова на Болотной; и на прежние слова люди с прежним упорным энтузиазмом кричат: «Да!» и «Мы придем!», но уже что-то новое и что-то тревожное витает в воздухе ранней весны, в быстро темнеющем небе, в атмосфере этого старомосковского места, помнящего Достоевского, Есенина и первых диссидентов.