В таких случаях надо жертвовать, или, как сейчас говорят, отстегивать процент от успеха. Отдать десятину, как учил Христос.
Я позвонила Ланочке и сообщила:
– Долг можешь не возвращать.
– Почему? – удивилась Лана.
– У меня появились деньги.
– Откуда?
– С неба упали. Ангел-хранитель постарался.
– Твой или мой?
Я задумалась. В самом деле, кто? Миша или папа?
– А может, они дружат? – предположила я.
Действительно, у нас тут своя компания, а у них – своя.
Папу я помню плохо. Он умер в тридцать семь лет, в середине жизни. На полдороге.
Это был 1945 год. Он умер в январе, а в мае кончилась война. За пять месяцев до победы. Но что ему победа… У него был рак пищевода, он умер от голода, в страшных мучениях.
Тогда не было обезболивающих лекарств. А может, и были, но страна пережила тяжелую войну, потери – миллионы. Кому было дело до одного умирающего, поседевшего от страданий…
Мама с двумя детьми (я и сестра) были в это время в эвакуации.
Но… начну сначала.
Начало – тридцатые годы. Мой папа, студент политехнического института, поехал на практику в Донецкие шахты. С ним в одной группе учился Ботвинник – в дальнейшем великий гроссмейстер. Они были чем-то похожи с папой: невысокий рост, приятные лица. Видимо, в те времена было неважно с питанием и молодежь плохо росла.
Студенты прибыли на практику. И тут, в Горловке, папа увидел мою маму. Ее звали Наталья, сокращенно Тася.
Тася стояла шестнадцатилетняя, босая, в сарафане, вся с ног до головы осыпанная ярким солнцем.
Где она стояла? Скорее всего, в степи. Только земля, небо и Тася.
Папа обомлел. Он привык к интеллектуальным еврейским девушкам в темных глухих одеяниях, а тут – сама жизнь, сама весна.
Папа быстро выяснил: кто такая и где живет. И пришел к Тасе в гости, хотя его никто не приглашал.
Тася слегка удивилась, но не выгонять же человека…
Меж тем Тася торопилась на свидание. У нее был дружок по имени Пантелей, сокращенно Панько, – два метра роста, все зубы золотые, поскольку свои зубы ему выбили в постоянных драках.
Местные парни часто дрались за неимением других развлечений. Организм требовал эмоциональной встряски.
Тася убежала на свидание, а Муля остался сидеть. Ждал, когда она вернется.
Она вернулась поздно. Надо было ложиться спать.
Муля попрощался и ушел.
Он приходил каждый день. Иногда он заставал Тасю, но чаще нет. Ничего страшного. Муля садился на стул возле двери и ждал.
Мать Таси (моя бабка Ульяна), тогда еще не старая, сорокалетняя, громко удивлялась: «Чого вин сыдыть? Приходэ и сыдыть».
Сколько это продолжалось – месяц, два?