Подошли Санька и Никита, взволнованные и молчаливые.
— Пошли, — коротко сказал Никита, взяв меня за рукав. — Иван, занеси баул домой и догоняй нас.
— Разве ж так делают? — часто сглатывая слюну, заговорил Санька. — Так же не делают, Митяй…
Никита как бы продолжил его мысль:
— Я всегда думал, что именно ты можешь сбежать. Легко, по головке гладят — живешь, а против шерсти провели — так и в кусты, в бегство. Эх ты, герой!..
Мне хотелось, чтобы они наговорили мне больше горьких, злых слов. Но ребята молчали до самого поселка…
Перед тем как выпасть снегу и начаться зиме, шли дожди. Мутными, клубящимися потоками низко ползли набухшие влагой облака. Они чуть слышно шуршали в верхушках сосен, густо обволакивали дома, и в окнах среди дня вспыхивал свет. Временами дождь переставал, солнце пыталось пробить грязную толщу облаков, проступая сквозь нее матово-бледным пятном, но к вечеру ветер усиливался, пятно это стиралось тучами, и струи воды снова плескались в окна.
Деревянные домики рабочего поселка посерели от дождя, съежились.
В комнате Добровых было по-субботнему чисто и светло Отец Никиты только что пришел из бани и в шерстяных носках и белой нательной рубахе сидел за столом и читал листок заводской многотиражки. Когда мы переступили порог, он отложил газету, развернул могучие плечи и пробасил:
— Прилетели, чижи? Чуете, вкусно пахнет? Раздевайтесь, проходите…
Мы свалили одежду в углу на табуретку, разулись, чтобы не наследить, расселись на скамейке.
Вошла мать Никиты, полная, румяная женщина в кофте с засученными рукавами. От нее веяло теплом и смесью ароматов кухни.
— Что же вы запоздали? — спросила она сына. — Ждем, ждем… Малыши уже наелись и уснули.
— Диму и Саньку в комсомол принимали, — ответил Никита.
— Поздравить, что ли? — спросил Степан Федорович.
— Не всех, отец. Саньку приняли, а…
Степан Федорович взглянул на меня с выражением упрека и недоумения. Я хотел ответить легко и беспечно: «Дескать, воздержались пока…» Но обида от сознания того, что из всех ребят «забраковали» меня одного, колюче подступила к горлу, губы с усилием прошептали: «А меня не приняли», — и я заплакал.
Мать Никиты обняла меня, и я, чтобы скрыть от друзей слезы, уткнулся носом ей в живот и плакал. Она ласково гладила меня по волосам и ворчала на Никиту:
— И чего это не живется вам как следует? И вот копаются друг в друге, ищут, чего никогда не было. Чем он хуже вас? Парнишка хороший, скромный, видишь, глаза-то какие серые да чистые!
— Постой, мать, тут дело принципа, — возразил Степан Федорович и пододвинул меня к себе. — Ну, чиж, полегчало? — Он радостно улыбнулся мне, пушистые, промытые усы его добродушно топорщились. — Может быть, они и вправду маху дали, товарищи-то твои? Это бывает. Но коллектив редко ошибается. Ты приглядись-ка лучше к себе, проверь. А самое главное — не падай духом, не сдавайся!