Но в следующую минуту лицо его досадливо сморщилось, омрачилось; осторожно поставив коробку и шкатулку на верстак, он подступил к Фургонову вплотную и, тыча в грудь его указательным пальцем, сердито спросил:
— Ну, скажи, Виктор, чем ты… это самое… думаешь? Как ты додумался до этого — хорошую вещь испортил вот этим своим украшением? — И мастер выразительно показал на крышку шкатулки: на ней Фургонов искусно вырезал бубновую шестерку. — Что она тебе далась, эта шестерка? Такую красивую вещь в самый бы раз преподнести директору завода или товарищу Дубровину, но они обидятся, скажут: мы не картежники. И ведь как выписал, лежит, как живая!
Фургонов стоял перед ним, виновато опустив голову. Посапывая, он загребал пятерней рыжие пряди и откидывал их назад. Мастер недовольно покосился на меня: дескать, недоглядел.
— Я ему говорил, Павел Степанович, чтобы он этого не делал, — заметил я, — он не послушал…
— Мало ли что ты наговоришь! — пробубнил Фургонов невнятно. — Учитель тоже нашелся!..
— Ну, что мне делать с тобой теперь? — вздохнул мастер, глядя на парня.
Фургонов неожиданно вскинулся, покраснел и, наступая на мастера, закричал:
— Что вы все время вздыхаете надо мной?! «Ах, Фургонов! Что мне с тобой делать?» Ничего не надо со мной делать, я не деревяшка! Я задание выполнил — и кончено. А шкатулка — дело полюбовное, она сверх плана. Как хочу, так и делаю! Могу и совсем не показывать ее!
Павел Степанович, изумленно моргая глазами, попятился от него, сел на подвернувшуюся табуретку и промолвил растерянно:
— Ты что же это?.. Ты на кого… это самое… кричишь? Ты не забывайся, не безобразничай!..
Мы с Санькой подступили к Фургонову с двух сторон.
— Опомнись, Виктор! — крикнул я, оттаскивая его от мастера.
Тогда весь гнев свой Фургонов обрушил на меня, повернулся, даже кулаком взмахнул:
— А ты не лезь, не твое дело!
— Та-ак, — протянул мастер привставая. — Значит, я тебе не указ? Так… Ну ладно!
Фургонов остыл, поняв, что зашел далеко, глухо и неохотно сказал:
— Ну ладно, я тогда вместо шестерки сизого голубя врежу или двух…
Но Павел Степанович ничего не ответил, медленно оделся и вышел из мастерской.
Я отвел Фургонова в угол, где, громоздясь одна на другую, высились изготовленные нами тумбочки, и попросил его сесть.
Он выдвинул из тумбочки ящик, поставил его набок и нехотя присел, приготовившись возражать, если я, как бригадир, стану делать ему внушение. Мы сидели лицом к лицу, колени наши соприкасались.
— Витя, — начал я как можно мягче. — Скажи, ты сам придумал эту шестерку или тебе кто-нибудь посоветовал?