— Красава Егор! Ганс, давай неси сюда свой лобешник, теперь настала моя пора фофаны отпускать, — обрадованный Витос от полноты чувств даже подпрыгнул на шконке.
Ганс расстроено поплелся к Витосу, который просто горел от нетерпения вернуть ему должок, а Егор присел на корточки рядом со Степой и тронул его рукой за плечо:
— Ну ты как? Все нормально?
— Все путем, — наконец просипел Степа, поднимаясь с пола, и поднял кверху большой палец правой руки.
— Классный у тебя удар, прошиб меня прямо насквозь. У нас в части так мог только один капитан, который был просто помешан на рукопашке.
На следующий день рано утром всех обитателей камеры, кроме Егора, забрали на этап, направлявшийся в Серпуховский СИЗО, а его самого, чуть ближе к обеду, перевели в общую камеру. В новую хату Егор зашел уже полностью упакованным арестантом: с собой у него были сумка с вещами, ложка, миска, кружка, подушка, а также толстое мохнатое одеяло, оставленное ему Геной. Когда за ним закрылась дверь и с глухим лязгом щелкнул замок, Егор быстро окинул взглядом все помещение и сдержанно поздоровался с обитателями. Новая камера была раза в три больше чем та, из которой его перевели. Это было полутемное квадратное помещение со стенами, окрашенными масляной краской, какого-то непонятного сине-зеленого цвета. Почти половину камеры занимали длинные, от стенки до стенки, деревянные нары. Нары были расположены прямо напротив входа, под окном, наглухо закрытым стальными жалюзи. На нарах в разных позах сидели и лежали арестанты, среди них были и совсем молодые парни и мужчины солидного возраста. Почти на всех лицах была какая-то печать безысходности и тупой покорности забросившей их сюда судьбе. Рядом с отхожим местом, прямо на бетонном полу, скорчившись в позе зародыша и обхватив руками голову, сидел чернявый худенький парнишка в стареньком поношенном костюме. Егор уже знал достаточно о тюремной жизни, чтобы определить в этом парнишке изгоя, вынужденного постоянно ютиться на пятачке возле очка. Кто это был — опущенный, чушкарь или зафаршмаченный — сразу не определишь, но одно Егор знал твердо: как бы ему ни было жаль несчастного, общаться с ним было категорически нельзя. Жесткие тюремные законы не знают снисхождения ни к подобным париям, ни к тем, кто осмелится с ними разделить еду, сигарету или даже просто пожмет им руку. Такие люди будут считаться законтаченными и в лучшем случае перейдут в «шерсть» или «перхоть» — то есть низшую категорию сидельцев. Всего в камере, вместе с сидящим на полу парнишкой, находилось человек пятнадцать.