Я задался вопросом: возможно, присяжные решили выбрать нечто усредненное между убийством первой степени, невменяемостью и непредумышленным убийством. Основным результатом их решения было то, что теперь настала очередь судьи определять степень наказания.
Приговор был вынесен через два с половиной месяца, 13 мая. В этот день я был в зале суда, чтобы выступить с заявлением потерпевшего[38].
Я не узнал Джона в этом пожилом человеке. Длинные, сальные волосы и спутанная борода, которые были у него во время судебного процесса, исчезли. Теперь его волосы были обычной длины, борода была аккуратно подстрижена. Его зубы были также приведены в порядок. Я слышал, как его адвокат утверждал, что работа стоматолога обошлась Джону в девять тысяч долларов. Но его очевидная игра в «Я невменяем!» продолжалась.
Один раз мы с Джоном встретились взглядами. Он сидел, откинув голову назад и уставив на меня свой огромный крючковатый нос. Его рот был открыт, как у рыбы, выброшенной на берег, и он так и держал его открытым почти все время при вынесении приговора.
Когда настала моя очередь обратиться к суду, я поделился тем, что видел, как Дюпон употреблял кокаин, и сказал, что не верю, будто бы он невменяем. Однако в основном я говорил о брате, о том, каким он был замечательным человеком.
Было не просто сидеть там и рассказывать о Дэйве в такой обстановке. Вообще-то я не плакса. На людях я плакал только два раза: на панихиде и в тот день в зале суда. И все же я не пытался сдержать слез. Я знал, что чем больше эмоций я проявлю, тем суровей может оказаться наказание для Дюпона. Мне не пришлось притворяться или утрировать свои душевные переживания, они были подлинными и глубокими. Мне просто хотелось выплеснуть наружу то, что я чувствовал в себе.
Прежде чем объявили приговор, слово дали Дюпону. Он сказал, что когда он убил Дэйва, он был болен. Он также извинился за неудобства, доставленные жене и детям Дэйва. Неудобства? Он не пытался извиниться передо мной или нашими с Дэйвом родителями. Но это было только к лучшему, поскольку я не поверил ни единому его слову.
Он знал, что, возможно, остаток своей жизни он проведет в тюрьме. Его деньги обеспечили ему выдающуюся команду адвокатов (Томас Бергстром, вероятно, добился для своего клиента такого мягкого вердикта, на который вряд ли могли рассчитывать большинство адвокатов), но его деньги не пошли ему на пользу. Отсутствие спортивных способностей явилось причиной того, что он не смог осуществить свою спортивную мечту. Теперь остаток своей жизни ему оставалось провести, лишь сожалея о содеянном и возлагая вину за это на кого угодно, только не на самого себя. Хотя повинен в случившемся был только он сам, жадный интриган, способный на все, чтобы получить желаемое.