Её даже замутило, порожний желудок стиснула мерзкая судорога. Более не было приветливого дня за порогом этой остывшей избы – всюду вокруг, во всём мире легла давящая тьма, и уже не будет рассвета. Только маленький светильничек на откинутой крышке короба ещё сопротивлялся ползущему мраку, но и он скоро погаснет… Крапива вдруг ощутила всей кожей, что вымерший городок более не был жилищем отца. Неизвестно куда, словно Змеем Волосом унесённые, подевались из него люди, а добрые Домовые, суседушки, без коих дом превращается в домовину, то ли умерли, убитые подкравшимся злом, то ли замёрзли, лишённые тепла, то ли разбежались, напуганные, и лишь чёрная нежить шепчется по углам, подбираясь всё ближе и ожидая, когда погаснет светильничек…
– Значит, не сам ушёл твой отец, – пробился сквозь мрак неожиданно трезвый голос Страхини. – Или вернуться думал, ан не довелось.
Ему-то не застили разум чужие страх и отчаяние. Он успел сверху донизу облазить всю заставу, принюхиваясь по-звериному и подмечая единственным глазом всякую мелочь. И понять то, чему Суворова кольчуга на потайном дне ларя явилась лишь подтверждением. Боярин Щетина отсюда не сбегал яко тать. И не был изгнан вражеской силой. Когда он последний раз выходил в эту дверь, он собирался вернуться. И ни о какой рати не помышлял. Это уже потом кому-то понадобилось представить всё так, будто он поспешно бросил заставу. Кому понадобилось?.. Для чего?..
И не учёл этот кто-то, что его загадку будут отгадывать два человека, готовых на это жизнь свою положить. Суворовна, у которой после гибели Лютомира дел-то других не осталось на свете, кроме как очистить имя отца. И он, Страхиня.
Крапиву колотило, она не отнимала от щёк отцову кольчугу и плакала безутешно, стоя посреди горницы и раскачиваясь, как стебелёк на ветру. Если бы это парень так заходился, Страхиня управился бы без особых затей: взял бы за шиворот да накрест огрел по щекам, небось сразу сопли-то подобрал бы. С девкой тоже можно было так поступить – выбрала ж время разнюниться, в путь пора!.. Он уже и руку занёс… Но рука, вместо того чтобы больно стиснуть беззащитное плечо, опустилась на него тихо. Неумело погладила…
– Будет реветь-то, – сказал он самому себе незнакомым, странно изменившимся голосом. – Жив если батька твой, разыщем его. Пёс, глядишь, пособит, выведет…
Крапива на миг подняла глаза, опухшие, мокрые. Всхлипнула не то застонала – и с отчаянной доверчивостью посунулась лицом ему в грудь. До сих пор он был с ней не очень-то добр. Не обижал, верно, но и ласки большой она от него не видала. Да что!..